"Есть голос злой; ему безвольно вторя,
душа теряет образ чистоты.
Оставь мне боль, оставь печаль и горе,
но отними предчувствие беды".
Так думал человек в дорожном платье,
поутру рано стоя у окна;
и вместе с ним вожди окрестной знати
в окно глядели. Там была видна
как облака раскинутая зелень
по сторонам прудов и перспектив;
шёл ряд оград и, далее, селений
бездвижный флот меж волн садов и нив
мелькал пестро. Когда же солнце вышло
на небеса и засияла высь,
стал конский топот, стук колёсный слышен
и клубы пыли у ворот взвились,
не солнца свет разлился в поднебесье, -
надеждой вдруг зажглась сама земля.
И вот посол уже поклон отвесил,
уж подаёт письмо от короля.
И, развернув листок, где пробежалась,
как пламя, королевская рука,
все просветлели, в каждом сердце сжалось
от радости: защита от врага!
Один лишь человек в дорожном платье
не заглянул в письмо; и скоро был
в пути. Над ним платок небесной глади
расправился, а горизонт поплыл,
как обруч, вкруг кареты; в круге знамя
воздвиг своё зенит; издалека
дневное в обруч полилось сиянье,
поплыли дождевые облака.
То меркнули, то озарялись дали;
и путник видеть мог, как с вышины
лучи и струи тихо достигали
его усердьем спасшейся страны.
Меж складками земли ютились груды
жилищ; людским трудом оживлены,
поля дивились солнцу. И повсюду,
не смято дуновением войны,
своим чредом свершалось копошенье
крестьян, господ, назойливых менял,
претерпевались страхи и лишенья,
крамольный циркулировал металл;
то местное предвиделось несчастье,
то ожидалось бедствие извне...
На краткий срок очерчен кругом странствий,
он словно оказался в стороне
совсем нездешней, словно попеченье
о названных согражданах своих
оставил; и, возвратное теченье
приняв, мысль потекла путём иных
забот, воспоминаний... бестелесных
предметов взор искал перед собой...
Как этот малый край, он сфер небесных
согласный ход над целою землёй
обозревал в надежде сокровенной
проникнуть также дикий хоровод
людских идей и домыслов и всем им
придать единый, соразмерный ход,
в котором каждый был бы безопасен
от мнений, оскорбляющих закон,
в котором смысл явлений был бы ясен
и с совестью высокой примирён.
Решив: кто родился под небесами,
возможет ли постигнуть строй небес? -
он состраданья полными глазами
взглянул на тех, кто навсегда исчез
иль утопает в бездне наваждений;
и чтоб от них отвеять забытьё,
подать защиту в мысленных лишеньях,
он написал послание своё.
Движенья сфер ложились на страницы,
яснее звёзд сиял надменный стиль,
и письмена монархов, как зарницы,
терялись в блеске мировых светил.
И вот он у порога новой власти.
Не высшее в науках старшинство,
не явная угодливость богатства
и не монархов тайное родство
той власти служат мощным основаньем.
Так думал он. Меж тем на небесах
уж световые встали изваянья,
хрустальные запели голоса.
По всей земле поспешные потёмки
произвели печальный рой чудес;
туман смешался с небом, на востоке
душистой дымкой закурился лес.
В лучах луны от придорожных терний
уж полосами прочертилась мгла,
и, словно разделясь на ряд ступеней,
вид лестницы дорога приняла.
И вспомнил он далёкое мгновенье,
когда из юных лет перешагнул
он за порог надежд и сожалений
и в первый раз услышал тишину,
где зов теряется, где все вопросы
звучат как шорохи враждебных крыл.
Он был один; над ним горели звёзды.
И в этот миг себе он говорил:
"Есть некий голос, ласковый и странный;
из плеска волн, из шелеста страниц
в обмен на стыд он предлагает знанье,
в обмен на страх – познанье без границ.
Его внушенья манят ежечасно
на путь всё более далёких дум;
а наяву столь близкую опасность
не распознаешь: цепенеет ум,
бесстрашьем льстивым исподволь окован,
и меркнет дух, лишившийся стыда.
Возьми дары провиденья мирского,
но дай мне ведать, в чём моя беда".