Нравом игривым и озорным
Коварным и вспыльчивым
Шутливым и нахальным
Извечно славились боги Олимпа
Зевс, которому подобает быть степенным
Перевоплощается однажды в златогривого хищника
И похищает деву, вдруг попавшуюся на глаза
Аполлон – сердце беспечности –
Нагоняет на краю леса быстроногую тень
И она, глядя ему в лицо
Обращается деревом
О гнев Афины
Зависть Геры
Неистовство Посейдона!
Ветры, качающие каменные столбы
Как если бы были они нежными деревьями
Самая мелочная страсть
Ширится до размеров божественности
И заполоняет сердца и умы тех
На ком якобы держится мир
Что уж говорить о ребенке
С внешностью обманчиво-милою
С кудрями кокетливой позолоты
С очами наивно-синей прозрачности
Чьи озорные пухленькие пальчики
Сжимают орудие, страшнее которого
Не было еще на свете?
Ветры обтекают его, помогая пересекать горизонты
Облака стелятся под ноги
Бережно ловя прыгающие шажки
Дожди расступаются перед ним
Звезды отражаются в глазах
Придавая им зоркость
Вон он там
За ветвями
За цветами
Бежит прочь из благоуханной долины
Несется на крыльях внезапного решения
Мимо поющих источников
И сладостных водопадов
Мимо ручьев
Что способны утолить жажду дракона
Мимо рек
В чьих водах утопленники находят свой нежный рай
Мчится он к тревожному темному озеру
Глубина обещает сохранность тайны
Вернее могилы
Вернее уст покойного немого
Недвижимая гладь
Подобна полотну, на котором запечатлено
Лицо Вечности, не имеющее черт
Божество склоняет колени у скорбной резкой кромки
Изучает свое отражение
Серьезно, будто мудрая властительница
Чье лицо пережило ее царство
Вглядывается в знакомое отражение
Отчего-то кажущееся недобрым
Что за создание наблюдает за ним из глубины
Из подводной пещеры
Глядит на него из его же собственных очей
Безмолвствуя
А может быть, и крича
Не помеха одно другому
(У Вечности отродясь не было рта)
Да, безмолвствуя и крича
И теряя голос
Что же за создание
Таится здесь, рядом, в другом мире?
Божество недовольно подергивает плечами
(Не по вине ли волнения?)
И тянет руку за спину
Туда, где в отделанном драгоценными каменьями колчане
Таятся стрелы, ранящие вечным беспокойством
И он вытягивает две
И легонько касается наконечниками
Молчаливой глади озера
Взволнованный ураган преодолевает полмира за мгновение
Чтобы подхватить маленького проказника на свои грубые руки
Унести его прочь от потревоженного озера
В глубине которого уже зарождается рык
А мать божества все примеряет жемчуга
Красуется перед зеркалами восхищенных взглядов
Ей до него нет дела
И он свистит, свесившись с розового облачка
Он зовет ветер, чей путь лежит на северо-запад
О, вот где он!
Притаился в ветвях какого-то неведомого дерева
Ждет
Ждет совсем недолго
Ибо спустя всего пару вздохов –
Ура! – глаза вспыхивают злорадством
Несчастливец на темной аллее!
Идет, насвистывая веселую песенку
Слагая вольные рифмы
Из саркастических фраз
Неокрепшая душа!
Охотник тянет руку за спину
Одна стрела устремляется за другою
О, неудача!
Птица села на верхнюю ветку
И та, покачнувшись
Обдала охотника россыпью дождевых капель
Дрогнула нежная рука
Подтолкнул ее призрак Рока
Трижды проклятого Рока!
Нарушена традиция
Божество испуганно соскакивает с дерева
И бежит в ту сторону
Где якобы находится юг
Нарушена традиция!
В покое осталось сердце
А вместо него
Потревожено сознание
И второй отравленной стрелою
Задеты чресла
Жертва вздрагивает от неясного предчувствия
Но вдалеке слышится смех
Еще более звонкий от брани
Там зовут его
Отбросив трость в сторону
В спешке позабыв красивую фразу
Он бежит туда, где есть движение
И где нет предчувствий
Лишь ощущения
Раны невидимы и не болят
Однако же ночью он мучится бессонницей
По вине старинных книг
Какой-то честный призрак
Бесшумно следует за ним
С точностью математика наступая на следы
Укрываясь в тенях
Шевеля портьерами
Тревожное существо
Неуловимо изменившееся
В поединке с божественным гневом
И стрелы начинают жечь
И яд бежит по проклятым венам
Захватывая все новые города
Несчастливого тела-королевства
Из сознания
Из чресл
Плывут корабли вражеской эскадры
Один форт остался неприступным
Одна нежная крепость
В центре ее –
Непрерывно вертящаяся мельница
С чьих колес обрушивается кровь
Средоточие всех несчастий
Он становится преследователем фантома
Он крадется
Подстерегает
И отступает в судьбоносный момент
Рвет удила, стоя на месте
Смотрит на солнце, когда глазам и без того недостает зоркости
Боится
Все крепче сжимает щит
В котором как-то раз успело отразиться
Потревоженное лицо
Оно проникает во сны
Многократно сокращаются бедра
Обвитые кольцами волос
(Телами змей?)
Он просыпается у смертного одра дня
И не верит в комнату
Но верит в Эдем
В центре которого растет дерево
Положившее начало грехопадению
И всем красотам существования
И он – Парис, срывающий яблоко и дарующий его Медузе Горгоне.
И он – Орфей, слагающий безумные и бесполезные песни у ног нечеловеческой музы.
И он – Персей, презревший свой грядущий подвиг.
Будто вор, стыдящийся богатства, которого не украл, он приближается к ее пещере.
Безмолвная, тревожная и странная, она заглядывает ему в глаза.
Щит, упав на землю, раскалывается на тысячу кусков. Ни звука.
Так он глотает собственный язык.
Она глядит ему в глаза. Устрашающая, прекрасная. Роковая. Глаза в глаза, а он – жив. В отместку за глупость, ложь, лицемерие. Более всего – за то, что ее потревожил.
Глядел бы на нее со стороны. Находил бы ее в отражениях. Не превращался бы в подобие надоедливого солнечного пятна, что мельтешит на краю ее зрения.
Что же случилось?
Кораблями вражеской эскадры покорена нежная крепость, в чьем центре находится кровяная мельница.
Яды достигли конечной цели.
Озорное божество бросается с высоты Олимпа в притихшее ртутное озеро.
Далеко отсюда возлюбленный Мельпомены и Таллии берется за перо, дабы написать свой очередной сонет. Двадцать третий.