«А я когда-нибудь Слово Своё так напишу,
Что один какой-то однажды
Проглотит Его целиком,
Потому что не сможет с Ним поступить
Иначе,
И на мгновение дышать перестанет,
Пока не запьёт это Моё Слово,
Застрявшее в горле его из-за Своей Величины,
Из-за Величия Своего,
Слезами Счастья.
И станет этот какой-то, однажды проглотивший Слово Такое Моё,
Читателем Моим,
И станет Гений Мой, Поцелуй Божий,
Навечно Оправданным»
- Кэтрин Ло («Слово Моё»)
Глава 1.
Он писал. Об этом знали все. Никто и никогда не видел, как он писал, что писал и зачем писал. Он был угрюм и нелюдим – всегда, а иногда пропадал, и все говорили – пишет, а через некоторое время вдруг появлялся – с этим особенно счастливым выражением лица, когда его глаза сверкали, щёки горели, когда он дышал чаще и глубже и даже увеличивался в росте – все знали: что-то написал, и поэтому вторили его окрылённости, улыбались и почти всегда здоровались с ним.
Мы жили в соседних квартирах. Тогда я был уверен в том, что он вряд ли вообще знал: как меня зовут, сколько мне лет, блондин я или брюнет, и даже не сказал бы точно есть ли у него вообще сосед напротив. Таким странным был этот тип. Но вот, однажды вечером, он позвонил в мою дверь. «Что-то написал» - мысленно иронизировал я, но тут же осёкся, следом за глумливой мыслью, в голову пришла и эта: «Что же он такое написал?», ведь он стоял у меня на пороге.
Я открыл дверь. Передо мной был молодой человек лет 27-ми, правда, небритый и несколько взъерошенный, но зато непередаваемо счастливый. Он смотрел на меня и улыбался, такой широкой и душевной улыбкой, что я мгновенно подцепил от него эту странную энергетику и тоже, к большому своему удивлению, вдруг заулыбался и заискрился радостью, как полный придурок.
Он назвал меня по имени. Значит знал. Да, именно так я тогда и подумал: «Знал.». Это было первое открытие относительно моего соседа, первое и не последнее.
Он пригласил меня к себе на чай, сославшись на скуку и одиночество. Несколько мгновений помявшись, пытаясь собрать мысли в кучу, чтобы найти логическое объяснение этому эпизоду, я согласился. Точнее, тупо кивнул головой и, как загипнотизированный, продолжая по-идиотски улыбаться, в чём был, проследовал за ним.
Он много говорил, но слова его не могли пробить каску из удивления – я практически ничего не слышал – недоумение варьировалось от абсолютного спокойствия до безудержной паники. Но всё это происходило в моей голове, лицо продолжало улыбаться и светиться от радости. Он показывал мне свою квартиру, и что-то рассказывал о необходимости ремонта и даже о протечке труб, и всё улыбался и всё сверкал глазами и возможно даже шутил. Я следовал за ним. Он ждал меня - накрыл стол.
После, когда я уже сделал первый глоток, заваренного им, каркаде, я вдруг несколько успокоился. Всё показалось мне не таким уж странным, и я снова вдруг вернулся в состояние человека думающего и понимающего, человека, которому в детстве даже выдали справку, где коряво было вписано: «одарённый ребёнок». Мы беседовали о погоде, о стеклопакетах и о перебоях с отоплением, потом снова о погоде, снова о стеклопакетах и ещё раз вскользь упомянули о перебоях с отоплением. Он был интересный собеседник, простой и ненавязчивый. Ещё один стереотип по поводу моего соседа тогда разрушился: «Да какой же он особенный? Он же такой же, как все» - думал я, сидя в уютном кресле и попивая горячий каркаде.
Так мы просидели, наверное, часа два, пока он, якобы случайно, не положил на стол пачку листов формата А4, скрепленную канцелярской скрепкой. «То, что он написал» - подумал я. Но возникновение этого предмета никак не повлияло на наш разговор: снова о погоде, стеклопакетах и отоплении. Прошло ещё несколько минут, прежде чем он так естественно и непринуждённо, подвинул эту пачку ко мне ближе, так, чтобы я увидел название. И я его увидел. Справка «одарённый ребёнок» снова тогда всплыла в моей памяти. Всё было ясно: «Он хочет, чтобы я спросил у него, что это».
И я спросил.
Глава 2.
- Читай.
Ты просто читай и всё, я здесь, рядом посижу.
И я начал читать. Название. А потом вдруг посмотрел на него.
Но что же случилось с ним? Постарел? Да! Внезапно, за одну секунду он сделался угрюмым и страшным старикашкой. Что же это?
Я опустил глаза. В голове у меня крутилась тогда только одна мысль: «Идиот. Зачем ты здесь.. ты должен был предугадать, что это может плохо кончиться». И вот я гонял по кругу только одну эту мысль. Не видел букв, составленных из букв слов, ничего я не видел. Надо признаться, в ту секунду я был немало напуган.
- Читай! – он почти сорвался на крик.
Я вздрогнул. Конечно, он заметил, что у меня не бегают по тексту глаза. И тут я почему-то смутился и снова поднял взгляд. Попытался натянуть на лицо выражение умиления и как-то сгладить эту неловкую ситуацию. Да и надо сказать, я всё-таки надеялся, что посмотри я на него во второй раз - он снова окажется моим обыкновенным дружелюбным соседом, с каким я ещё пять минут назад пил каркаде и говорил о стеклопакетах. Но у меня ничего не вышло. Он действительно подурнел. В нём изменилось всё. На его напряжённом полуживом лице не было и намёка на улыбку, которая сияла совсем недавно, не говоря уже о блеске в глазах, которым он сбил меня с толку, затащив к себе на чай. И вот, я пялился на него, как последний придурок, а он так странно косился на меня своими почти бесцветными бегающими глазёнками…
Тогда я понял, что выхода нет, и чем быстрее я начну читать, тем быстрее закончится этот кошмар. И теперь я уже по-настоящему сосредоточенно вглядывался в слова. Название: «Один день длиной в десятки лет». Переворачивая страницу, я снова взглянул на него, как бы невзначай: он по-прежнему смотрел на меня, этим своим блёклым, но пронизывающим взглядом. Единственное, что изменилось – он закурил. И я приступил к первой главе:
< Там далеко, где ещё не ступала нога человека, где птицы пели волшебными трелями, а ручейки журчали им пронзительным аккомпанементом; где солнечные лучи ласкали и согревали каждую взрослую и совсем ещё молодую травинку, а лёгкий и нежный дождик заботливо кормил всё живое, рождённое природой; там, в далёком девственном лесу, могучий и мудрый клён дал жизнь новому, пока ещё совсем крохотному и слабенькому клёнику… именно там, и именно в ту секунду, и именно с этого клёника и начался этот день длиной в десятки лет, о котором я собираюсь вам поведать.>
И тут мне вдруг подумалось, что как-то это слишком сопливо для такого типа. И вдруг, безумно захотелось ещё разок взглянуть на него, но я перетерпел: наверняка, по-прежнему «дырявит» меня глазами. «Ну, что ж... раз повёлся, читай, кретин». И я продолжил.
< Случилось так, что в это мгновение, в какой-то другой части Земли: в многолюдном городе, окутанном смогом и туманом, зачем-то родился потомок обыкновенного человека.
Этот обыкновенный потомок, как и все обыкновенные потомки обыкновенных людей, ненадолго смутившись от навалившегося пространства, громко заорал, но так как все вокруг чему-то радовались, он быстро смирился, потом забыл, ну и стал, наконец, обыкновенным малышом. У этого малыша были отец и мать, молодые и обыкновенные. Мама кормила его грудью, потом отвратительной кашей, а иногда какой-то вкуснятинкой со странным названием: «пюре». Малышу вскоре даже стало нравиться вырастать в обыкновенного человека.>
«Издевается» - подумал я. Даже больше подумал: «Надо бы обмозговать план побега». К сожалению, мобильный валялся у меня дома на кровати, а идеи в голову уже вообще никакие не лезли. Ну, это объяснимо, ведь «одарённым ребёнком» я был в десять лет, а в тот момент, как выяснялось, я являлся полным идиотом. И я поднял глаза.
- Здорово. Как Вы грамотно всё это… вот… переплетаете слова… гм… признаюсь, я даже стал завидовать Вашему дару. Не подумайте ничего плохого, что Вы… это белая зависть. – ну и после этой дури я ещё и заржал, как дебил.
- Читай, пожалуйста. – так сухо, но при этом оглушительно-ёмко сказал он и встал. Сделал несколько шагов. Сел.
А я, уже забыв о правилах приличия, обтёр вспотевшие ладони о свои брюки, громко сглотнул и продолжил читать.
< И рос этот обыкновенный потомок обыкновенного человека в обыкновенной среде. И вот уже совсем скоро настал день, когда он пошёл в школу. А потом, откосил от Армии. И вот он уже женился, заполучил место в престижной фирме и стремительно взбирался по карьерной лестнице. А потом и совсем скоро стал отцом. Потом, ещё раз. Потом, купил большую и просторную квартиру и обыкновенно жил в ней со своей обыкновенной семьёй.
А в это время… в том самом месте, где три десятка лет назад появился на свет хиленький клёник, в том самом девственном лесу, вырубали просеку для проложения современной автомагистрали. Птицы весело щебетали, разглядывая с высоковольтки обыкновенных людей, ручейки, повзрослев до речушек, покорно отражали и принимали в себя этих же обыкновенных людей, а молодая травка, ещё не успев насладится весенним дождичком, с достоинством погибала от груза тяжёлых и дурнопахнущих сапог, которые носили всё те же обыкновенные люди, возводящие автомагистраль.
А наш клёник уже не был крохотным и хилым. И стал он за эти годы не только взрослее и мощнее, но и гораздо мудрее: в один из дней, обыкновенные люди, спилили огромный роскошный клён, которому было двести лет и который однажды дал жизнь нашему клёнику. Выучив урок обыкновенной жизни, молодой клён продолжил укореняться и разрастаться.>
На этот раз я почти не отвлекался от чтения, только ненадолго поднимал глаза, чтобы убедиться, что мой Писатель всё ещё здесь. В ту секунду меня вдруг осенило: в его затравленном взгляде совсем нет агрессии… напротив, он показался мне уязвимым и… как бы так… жертвенным что ли. До такой степени, что, казалось, его можно было запросто убить: достаточно только плюнуть на его рукопись или просто её слегка порвать. И всё. И он убит. Так просто. Вдруг за долю секунды мне так ясно увиделось, что вся его жизнь в моих руках…
И я стал с особой бережностью перелистывать страницы.
< Обыкновенному человеку было тогда чуть больше тридцати лет: умный сын и красавица дочь, верная жена и сладкая любовница, квартира в столице и должность директора. Так существуют сегодня все приличные обыкновенные люди.
Автомагистраль построили очень быстро. Не прошло и трёх лет, как по ней понеслись сверкающие на солнце легковушки и горящие огнями в сумерках величественные фуры.
В один из дней своей обыкновенной жизни, обыкновенный человек отправился со всей своей обыкновенной семьёй, исключая естественно любовницу, куда-нибудь за город, в красивое и тихое место, на пикник. Так уж сложилось, что ехать им пришлось именно по этой, недавно проложенной автомагистрали. Через полчаса дороги им всем вдруг одновременно открылся потрясающей красоты вид: холмистая местность с роскошными деревьями и, чуть ниже, бурлящая речушка, подкупающая своей чистотой. Там они и устроили свой пикник. Ели долго и вкусно. Пили много и весело. Дети резвились в воде и собирали на память камушки, жена распласталась под жаркими лучами солнца, а обыкновенный человек отправился погулять.>
Тут я вдруг поймал себя на мысли, что я забылся. Так целиком и полностью погрузился в эту писанину, что даже представил себе этого обыкновенного человека с его обыкновенной семьёй. Минимум художественности, но я забылся. Эта мысль напугала меня. Да и вся безумная атмосфера этого вечера вдруг чётко увиделась мне. И тут мне снова стало не по себе. Я так искренне проникся этой неадекватной ситуацией, и мне даже показалось, что я понимаю и принимаю этого Писателя и его, теперь уже безмолвное: «Читай!» слышалось мне в каждом его вздохе. И, клянусь, я старался отогнать от себя и эту, самую навязчивую и весьма нездоровую, мысль о том, что я причиняю ему боль каждым поднятием своих глаз. Но я был уже безнадёжен. Мышцы моих рук уже слегка подёргивались от перенапряжения – рукопись была очень объёмной и тяжёлой. Но я не двигался, боясь обидеть моего Писателя грубым движением. И я читал, боясь случайно оторвать взгляд.
< К тому времени молодой клён уже совсем окреп и раскинулся ровной и сильной кроной. Клён уже давно смирился с решением обыкновенных людей, он добросовестно разрастался, довольствуясь новыми просторами и питая свои веточки и листья воздухом, загаженным обыкновенными людьми…
Обыкновенный человек сразу заметил его. Он поразительно отличался от всех других деревьев растущих рядом. Обыкновенный человек сел под его грациозно свисающие листья, в тень, и закурил. Обыкновенный человек курил долго и сладко, потом, он смотрел в небо и упивался красотой облаков... потом, даже вдыхал глубоко этот воздух и даже что-то напевал себе под нос.
Пикник закончился. Семья обыкновенного человека вместе с ним самим возвращались в город. Обыкновенные люди, довольные и отдохнувшие, возвращались в обыкновенную жизнь.
В четырехстах метрах от места пикника в автомобиль с обыкновенной семьёй врезалась гружёная фура. Обыкновенный человек выполз из смятой машины и увидел, что вся его семья погибла. Все: жена, сын, дочь.
Обыкновенный человек спустился к реке, возле которой они ещё совсем недавно забыли потушить костёр. Нашёл там верёвку. Вернулся к роскошному клёну, привязал верёвку к самой мощной его ветке и… повесился.>
«Повесился». «По-ве-сил-ся». Одно только слово. В голове покругу, каруселью – «повесился». Это слово жужжало подобно назойливой мухе. Я не мог сфокусировать взгляд на своём Писателе, но чувствовал, что он здесь и он тоже слышит это визжащее «повесился». Стоп. Я перевёл дух. Вспомнил о море, как учил меня мой психоаналитик. Но тут же забыл. Есть только одно слово: «повесился». Такое простое и лёгкое, но от этого ужасающе страшное. Вся жизнь обыкновенного человека вдруг построчно воспроизвелась у меня перед глазами. Полчаса назад он родился, а теперь вот уже повесился. Наверняка, в тот момент я представлял собой жалкое зрелище, я был напуган и так смешон в своём испуге, но, чёрт возьми, как же приятен был этот страх. Такое простое слово «повесился», отразившись во мне, вдруг расставило всё по своим местам. Мой Писатель сделался мне роднёй. Я улыбнулся и посмотрел на него. Он, на секунду помолодев, ответил мне подрагиванием уголков губ. По мне растеклось невероятно тёплое чувство взаимопонимания и я, улыбаясь, продолжил читать.
< На этом один день длиной в десятки лет закончился. Закончился для обыкновенного человека, да и для молодого клёна тоже: он был спилен сразу после того, как с него сняли подвешенное тело обыкновенного человека.>
Следующей главы не было. Не было и эпилога. Ничего больше не было. Я держал ослабевшими руками сотни чистых белых листов, и почему-то поглаживал пальцами последнее предложение. Я не смотрел на своего Писателя. Я смотрел на себя. Моё отражение в этих неисписанных белых листах казалось таким отчётливым и понятным. Не было ничего и было всё. Я рассматривал себя и упивался странным, но необыкновенно истинным ощущением невероятного Знания, а вместе с тем и всеобъемлющего Счастья.
Когда я поднял глаза, мой Писатель снова был молод и красив. Я истерично рылся в голове в поисках слова, а когда почти нашёл и открыл рот, чтобы его озвучить:
– Молчи! - крикнул мой Писатель, и радостно улыбнувшись, добавил: - Я презираю слова.
Эпилог
А потом был следующий день. Я проснулся в своей прокуренной комнате молодым и красивым. По моему телу расплывалась сладкая, почти невесомая нега, от осознания этого прекрасного и незнакомого чувства совершенного удовлетворения.
Передо мной лежала моя рукопись. Свежая повесть, в которой я, наконец-то, встретил своего настоящего Читателя. Того самого, которого ждал всю свою жизнь. Как я и предполагал, мой Читатель сперва оказался обыкновенным и ограниченным мальчишкой, но моё произведение всё-таки открыло в нём Человека и заставило его ощутить в себе это стихийное буйство эмоций, нахлынувшее от осознания Истины. Он был именно тем, кто увидел в моей писанине смысл, именно тем, кто впервые назвал меня своим Писателем. И плевать на то, что я сам был этим Читателем. А потом снова его Писателем. И снова Читателем. А потом опять Писателем. Этой ночью он жил вместе со мной и моим «Одним днём длиной в десятки лет» в моей комнате, пил со мной каркаде, пугался моего безумия и наслаждался своей значимостью. Этой ночью он понял, что я великий и уникальный, пишущий простыми словами о сложном. И, конечно же, он догадался, что я тот единственный, кто пишет во имя молчания. Это ведь был мой Читатель: Читатель, которого я ждал всю свою жизнь.
А сейчас я съем все свои рукописи, все до единой, в том числе, и эту, запивая их тёплым красным вином. И отправлюсь радостным и свободным гулять по улицам, даря прохожим улыбки терпкого счастья и наслаждаясь абсолютной уверенностью в том, что я всё-таки прожил свой один день длиной в двадцать семь лет.
2005 г.