Алексей Константинович приходит в гости к Ирине Анатольевне, ставит посредине комнаты табурет, взбирается на него, аккуратно снимает люстру, а взамен неё начинает напяливать на крюк верёвку. Всё это он делает молча. Ирина Анатольевна:
— Вы это чего?
— Я это того, что вы меня ни черта не любите.
— Неправда, некоторые нежные чувства я к вам питаю.
— Что-то не заметно.
— Нет, питаю.
— Нет, не питаете!
— Питаю!
— Ладно, питайте, один хрен, это не заметно.
— Гм… Дюлей бы вам хороших, Алексей Константинович.
— Кто бы дал… У меня второй взрослый по боксу. Был.
— А почему, собственно, в моём доме? Идите к себе, там и вешайтесь на здоровье.
— Ага, я же говорил, что вы меня ни черта не любите! Другая бы начала отговаривать, клясться в вечной любви, то, сё, а вы…
— Между прочим, верёвку полагается сначала намылить.
— А?.. Ах, да, совсем забыл.
— Да вы не там мылите. Надо вот здесь, где петелька проходит, чтоб скользила лучше, когда давиться будете. Трение меньше…
— Хм… Логично.
— А табуретку возьмите не ту, а эту. Если ту выбить — ноги достанут до пола, автоматически жить захотите. А с этой — нет проблем, сразу удавитесь.
— Слушайте, Ирина Анатольевна, что это вы так заботитесь обо мне?
— Вы, Алексей Константинович, судя по всему, в этих делах полный лох и неумёха. А я много читаю. Я бывший медик, у меня богатый жизненный опыт.
— Что-то мне вешаться вдруг расхотелось… Может быть, лучше острой бритвой? «Золлингеновской», по вене…
— А вы знаете, что прежде чем вскрыть себе горло или вены, бритву следует наточить на мягком офицерском ремне. Тогда лезвие входит в человеческую плоть, как раскаленная игла в сливочное масло, обеспечивая самоубийце высочайший комфорт и все удобства.
— Вы, Ирина Анатольевна, страшный человек.
— Неправда. Я роковАя женщина. Мягкая, пушистая и неприступная.
— Что есть — то есть… Что-то мне и резаться вдруг расхотелось.
— Конечно, что за глупости! Вешаться, резаться — всё это вчерашний день. У вас громадный выбор: газ, пистолет, сильные наркотики, вода, небоскрёбы… Или как Анна Каренина… Прекрасная смерть! А если перед этим ещё себя и подожжёте — вообще красота, будет такой милый постмодернистский протест…
— Знаете, Ирина Анатольевна, я, наверное, домой пойду. Где она, эта табуретка, у вас стояла? Я её на место поставить хочу.