***
Никогда никому не завидуй.
Доли лучшей, чем есть, не желай.
Даже в шутку, даже для виду
Самого в себе не теряй.
Жизнь не может быть
лучше иль хуже —
Жизнь такая, какой живешь.
Даже если ты в жизни тужишь,
Даже если ревмя ревешь —
Все во благо, мой друг, —
все во благо!
Не юродствуй и не кляни
Эту дивную,
горькую сагу —
Эти Господом данные дни.
Пусть кому-то живется иначе —
Не завидуй.
Придет черед,
Заплутавшаяся удача
Может быть, и тебя найдет.
Только сам не теряйся всуе
Лизоблюдства, холопства и лжи.
Только от залезанья в туес
Самого себя удержи.
Будь спокоен.
Звезда Давида
Охраняет тебя от бед.
Никогда никому не завидуй!
Разве только... немножко — себе.
***
По прошествии дней,
По прошествии лет,
Светлой радости по прошествии,
Ощущаю в душе тяжелейшей из бед
Исчезание сумасшествия.
Исчезание СМЕ,
Исчезание ХА…
Без причины который, до коликов.
Исчезание боли рожденья стиха.
Превращение крестиков в нолики.
Я не стар еще, нет.
Я не так еще сед.
Мне не в тягость еще путешествия.
Что ж так скоро во мне,
Что ж так сходит на нет,
Исчезает души сумасшествие?
Не влюбиться взахлеб,
Не напиться в умат…
Ах, любимая, хуже нет бедствия,
Чем почувствовать холод схожденья с ума
От отсутствия сумасшедствия.
ПАШКОВСКИЙ ЗАМОК
Шуршание листвы слетающей с дерев.
Шуршанье мыши в травах пожелтелых.
Неугомонный стрекот оголтелых
кузнечиков, присевших на пригрев.
Сентябрьский полдень полон тишиной
и буйством красок без границ и рамок.
Гигантскими вратами в мир иной
полуразрушенный Пашковский замок.
Какая жизнь царила в сих местах!
Какие среди пышных интерьеров
сияли дамы!
Что за кавалеры
меж делом пунш пивали под «виста»!
… Парил камина мраморный портал.
Мерцали свечи в бронзовом шандале.
И вот уже в высокой светлой зале,
как водится, мазуркой начат бал…
Серебряный благословенный век!
Пашковы знамениты и радушны.
И челядь их покуда простодушна.
И парк при замке полон праздных нег.
Броди неспешно вдоль аллейных лип,
крутой тропой стремглав спускайся к Пьяне.
Кокетливо меж листьев глянет лик
стоящего средь парка изваянья.
Знакомый дятел выстучит «Привет!».
В опавших листьях вздернет нос ежиха…
Покуда ни намеков, ни примет,
Сигналящих о приближенье Лиха.
Еще полвека беззаботных снов.
Еще трем поколениям Пашковых
блаженствовать в альковах васильковых,
с высоких эркеров взирать на ширь лугов.
Слать по грибы в леса крестьянских баб,
чтоб после слать соленья за границу.
Вершить балы.
Картинами гордиться…
Еще полвека до того как Раб,
как краб,
кровавой клацая клешней,
кляня,
ко дну
утянет Златовласку.
Пируй по Пьянее!
Разделяй и властвуй,
безумец!
… Меж камнями и золой,
как вензель,
ржавой проволоки моток.
Провалы окон.
Головешки балок.
Лишь на стене —
живой свидетель балов —
изысканной лепнины завиток.
Еще прочны углы толстенных стен.
Еще милы орнаменты фасада.
Но, варварской не выдержав осады,
крошится Замок,
тлену сдавшись в плен.
… Брожу окрест обугленных руин —
потомок разрушителей,
зевака.
Читаю наизусть из Пастернака:
«Все тонет в фарисействе…
Я один…»
Какая связь?
Не знаю. Не учен
Искать пути прямых ассоциаций.
Но средь гигантских этих декораций
Мне слышится:
«распалась связь времен…».
О, Господи!
Прости меня. Прости!
Не я виновен в том.
Но все же, все же…
В своей стране я прожил не прохожим.
А «жизнь прожить —
не поле перейти».
РАЗМЫШЛЕНИЯ
ПО ПОВОДУ КЛАССИЧЕСКОЙ СТРОКИ
«Прощай, немытая Россия!..»
Немытая!
Иль ведал он,
Что доживем мы, обессиля,
до «пайки» мыла на талон?
Немытая...
Добро бы в этом
Таилась главная беда
раскинувшейся на полсвета
моей Отчизны.
Я б тогда
дышал свободно.
Пел привольно.
Смотрел в грядущее светло.
Но — душно!
Но — темно!
Но — больно!
Но — стон из горла вместо слов:
Неумная!
Недорогая
своим сынам и дочерям,
что, на чем свет царя ругая,
жить не умеют без царя!
Не в голове царя —
на троне.
На мавзолее.
Над собой.
Не важно —
В шляпе ли, в короне,
шлет в лагеря
иль в смертный бой.
В руке ли скипетр он держит,
парткнижку ль носит на груди —
не важно.
Был бы самодержцем,
чтоб мы челом ему —
веди!
Чтоб он за всех за нас подумал.
Чтоб славу было петь кому.
Чтоб за него не токмо кума,
не пожалели б и куму.
И не жалели.
Ряд за рядом —
в овраги,
в штольни,
в рвы,
в отвал —
ложились те,
кто, в гром парадов
не веря,
душу не продал.
И те,
кто в гром парадов верил.
И — кто устраивал парад.
И те,
кто за закрытой дверью
вершил их судьбы —
к ряду ряд!
Кто был умом твоим и честью,
немытая моя страна,
всей их горячей кровью вместе
давно умыта ты сполна.
А сколько раз тебя умыли,
Россия, слезы с наших щек?
А пот, что мы задаром лили
на «стройках века»,
Он не в счет?
Нет, ты вполне уже умыта,
но продолжаешь жить в грязи,
и у разбитого корыта
бесстыдные твои князи
визжат и хрюкают,
толкаясь,
отпихивая прочий люд,
не отказавшись и «покаясь»
от суперблаг
и суперблюд.
А ты, несытая Россия,
(уже ль опять урок не впрок?),
все продолжаешь ждать мессию.
Чтоб снова пасть у царских ног?
Когда ж поймешь свое величье —
За ум возьмешься,
за дела! —
Двуличье,
как и безразличье
Сорвав с высокого чела?
...Уже не плачу.
Сохнут слезы
от безысходности времен.
Крещенские твои морозы
полощут белизну знамен...
И все ж, Россия, —
боже правый! —
Я не могу сказать «прощай!»
Во мне —
твои ветра и травы,
твоя полынь и иван-чай.
Во мне —
твой Пушкин и Марина,
твой Визбор, Галич
и — Ока,
твои унылые витрины,
твои промокшие стога —
во мне.
Во мне!
Пускай в грязи я,
пускай опять несладок чай —
моя немытая Россия,
моя несытая Россия,
моя неумная Россия —
Я не могу сказать: «Прощай!»
***
Я мечтал:
в деревню,
в глушь,
в леса
Убежать от суеты и дела.
Я срывался:
Хватит!
Надоело!
Полчаса свободы!
Полчаса!!
Вот — свободен.
Глушь.
Деревня...
Дождь.
Сутки напролет долдонят капли.
И хоть здесь не горьковское
Капри,
Но почти Михайловское все ж.
Так — вперед!
Бумага вот, стило
И неделя впереди свободы!
Начинай!
«Июль. Средина года.
На душе бодро и весело...»
Что же лист твой так уныло пуст?
И рука к перу не прикоснется,
И ни строчки из сомкнутых уст.
Не поется сердцу?
Не поется.
Выйду ль в дождь,
накинув дождевик,
Толстый ли журнал
читать раскрою —
Нет в душе
«свободы и покоя»!
Поотвык?
Иль вовсе не привык?
Знать, не мой удел —
писать стихи.
Не размером стиснутые фразы,
А — стихи!
Где не довлеет разум,
Но созвучья
мудры и легки.
Где не мной расставлены слова
В строгом соответствии
со смыслом,
А пахуче-пестры,
как трава,
Как вот этих радуг
коромысла —
Звуки
прорастают в суть вещей,
В тайные законы мирозданья
И язык былинного преданья —
Вещий,
неотступный мой
Кашей! —
Открывает,
бряцая ключом,
Сундуки,
сокрытые от зренья,
И слетает с уст
Стихотворенье!
А уста при этом —
Ни при чем.
ВСТРЕЧА
Владимиру Высоцкому
А всего-то и было —
угол Таганки.
Толчея у театра,
апрельская слякоть.
Вышел ты из машины,
я — парень в ушанке —
Подскочив, попросил:
— Проведи на спектакль.
Смерил взглядом меня —
борода, полушубок,
В луже мокнут унты...
— Не запарился так?
— Есть немного...
Проездом в Москве...
Кроме шуток, из Якутии я...
Проведи на спектакль.
— Ну, побудь здесь...
Машины захлопнулась дверца.
Ключ на длинной цепочке
вкруг пальца взлетел.
От волненья у горла
почувствовав сердце,
Я краснел институткой
и барышней млел.
А потом ты повел меня
в сумрак за сценой.
— Дальше сам разберешься.
Придется стоять.
Я стыдливо промямлил
чего-то про цену.
Ты глазами сверкнул:
— Ну, даешь, твою мать!
Развернулся сердито.
Рукой раздраженно
Пустоту рубанул
и пошел,
бормоча
Что-то злое.
Я только расслышал
«Пижоны!»
Задержавшись на миг,
бросил из-за плеча:
— Отыграем,
найдешь меня здесь,
потолкуем.
И ушел.
Я поплелся спектакль смотреть.
Мои щеки горели,
как будто такую
Оплеуху схватил —
со стыда бы сгореть!
Вот и все.
Мне б прийти к тебе вновь.
Извиниться.
Не пошел.
Смалодушничал.
Струсил, дурак!
Десять лет
эта встреча назойливо снится.
Десять лет
ты проводишь меня на спектакль.
«Потолкуем!» —
бросаешь в конце раздраженно.
Десять лет
прихожу я с повинной во снах.
Десять лет...
Облака над Ваганьковом сонно
проплывают.
Толпа.
И могила в цветах.
Ты глазами сверкнул:
— Ну даешь, твою мать! Развернулся сердито. Рукой раздраженно Пустоту рубанул
и пошел,
бормоча Что-то злое.
Я только расслышал
«Пижоны!» Задержавшись на миг,
бросил из-за плеча: — Отыграем,
найдешь меня здесь,
потолкуем. И ушел.
Я поплелся спектакль смотреть. Мои щеки горели,
как будто такую Оплеуху схватил —
со стыда бы сгореть!
Вот и все.
Мне б прийти к тебе вновь.
Извиниться.
Не пошел.
Смалодушничал.
Струсил, дурак!
Десять лет
эта встреча назойливо снится. Десять лет
ты проводишь меня на спектакль. «Потолкуем!» —
бросаешь в конце раздраженно.
***
Авве, Бог мой,
единый в трех лицах!
Мой Учитель,
Хранитель и Врач.
Извини, не обучен молиться,
Но, почти научившийся врать,
Я к тебе простираю ладони:
Авве, Отче, — шепчу, —
слава Те,
Что не в чьем-нибудь —
в мамином лоне
Свою суть передал мне отец.
Что не где-нибудь —
в этой отчизне —
Разоренной, поруганной —
я,
Постигая жестокости жизни,
Разглядел красоту бытия.
Авве, Бог!
Угрызенья отринув,
Говорю за прекрасных детей,
Чьи названья:
Егор и Андрей,
Анастасья и Екатерина.
Возлюби их, как я их люблю,
Уберечь не сумевший от травмы,
И учи как меня.
И — молю! —
Сохрани в предстоящие драмы.
Но особо.
Но тысячу раз —
Авве, Бог! —
за возможность явиться
Пред высокое таинство глаз
Королевы моей.
Моей Львицы!
Дай ей силы прощать и терпеть
Твоего неразумного сына.
Не стареть.
И, хотя бы на треть,
Сократи ее долю морщинок.
И позволь,
сколь возможно,
продлиться
Этой дивной феерии — Быть!
Извини, не обучен молиться.
Но почти научился
Любить.