Дом начинал жить… Недавно построенный, с ещё не обжитым голубями чердаком, с кучками мусора, с засыпанным щебнем двором, он белел своими стенами на солнце, смотрел не прикрытыми пока деревьями окнами на дорогу, ожидая тех, кто принесёт с собой тепло, уют, шаги, голоса. И этот момент наступил.
Первым появился Хозяин. Он деловито ходил по двору, попыхивая папироской и прикидывая, что и где будет, выбирая, где посадить какое дерево, какую постройку возвести, он понимал, что дому скучновато иметь в соседях один лишь сарай – пусть и ровесник, а всё же…
Вскоре приехала и жена Хозяина с детьми, и дом радостно встречал их утром, распахнув навстречу ещё пахнущие краской двери, весело подмигивая окнами, ещё не украшенными занавесками, и половицы весело поскрипывали под быстрыми детскими шажками. Понемногу жизнь налаживалась. Вокруг дома появился аккуратный забор с зелёными воротами, дворик был основательно зацементирован, и к себе в соседи дом получил летнюю кухню и гараж. Появился сад, вдоль забора потянулись к небу слабенькими только – только набирающими жизненную силу ветками черешни, во дворе и вдоль дороги к гаражу пустил первые свои побеги виноград, а под окнами Хозяин посадил три ореха. Одному из них сломали верхушку, и он, в отличие от своих собратьев стал расти вширь, как бы желая дотянуться ветвями до своей соседки – яблони, стоявшей неподалёку.
В сарае весело хрюкал поросёнок, сад тоже получил жильцов – под деревьями аккуратными рядками выстроились клетки с кроликами, всё это находилось под охраной лохматого вислоухого пса, принесённого откуда – то дочерью Хозяина, и, хотя в его охранных способностях возникали сильные сомнения в силу его чрезвычайной доброты, и ему досталось место под солнцем, дощатая будка и матрас.
Вскоре зима сменила лето, и долгими зимними вечерами дом казался особенно уютным - в печи весело потрескивал огонь, на чердаке вели свои нескончаемые разговоры голуби, а за окошком в быстро сгущающихся, как бывает только на юге, сумерках, шептал в оставшихся на деревьях листьях дождь, и под этот шёпот дом засыпал вместе со своими обитателями.
Так шли годы. Понемногу подрастали дети хозяев, сами хозяева старели, и лишь дом, казалось, не замечал хода времени. Он всё больше утопал в листве разросшихся орехов, виноградник образовал сплошной коридор, где хорошо было прятаться от летнего зноя, и где частенько теперь Хозяин проводил время то копаясь в машине, то мастеря что – то тут же, на вынесенном на воздух верстачке. И казалось, что жизнь встала на какой – то незыблемый фундамент, как сам дом, что её бешеный круговорот остался где – то в стороне, и теперь всё так и будет – тихо и размеренно, без виражей и потрясений.
Это не случилось сразу, нет! Внешне всё шло как обычно – за влажной зимой с её унылым сереньким небом, туманами и долгими моросящими дождями приходила весна, наполняя дом запахом цветущих садов, щебетанием скворцов и лучами солнца, становившихся зеленоватыми, проходя сквозь листья виноградника. Затем буйство красок весны усмирялось приходом лета, и дом ощущал на себе его жаркое дыхание, от которого даже листья, такие яркие весной, приобретали насыщенный буровато – зелёный оттенок…
Осенью дом вдруг наполнился людьми, музыкой, разговорами и водкой – Хозяин провожал в армию сына, задолжавшего что – то там Родине. Долго веселились, произносили напутственные речи, пили и танцевали. И вот в конце этого вечера, а точнее, ночи, в то самое время, когда зари ещё нет, но уже чуть – чуть просветлел краешек неба, чуть высветлились звёзды и первое дыхание рассвета коснулось верхушек деревьев, в незакрытую за последним ушедшим гостем дверь в дом прокралось одиночество.
Поначалу его не было заметно – оно вело себя как робкий квартирант у строгих хозяев, и проявлялось ненавязчиво и довольно редко – то в случайно задрожавшей руке Хозяина, то во внезапной задумчивости Хозяйки, в слезинке, вдруг скатившейся по щеке. Иногда оно присаживалось вечером на крылечке, где хозяева отдыхали по вечерам, не говоря порой друг другу ни слова. Особенно частыми эти посиделки стали после отъезда дочери – одиночество тогда уже и не скрывалось, да и от былой его скромности не осталось и следа. Оно начинало властвовать.
Редкие приезды детей теперь становились праздниками, дом снова оживал, хозяйка с молодой энергией сновала туда – сюда, Хозяин рассказывал, как всё у него обстоит хорошо, строил планы, но вот только в глазах обоих стариков было что – то, что вдруг сбивало с мыслей в разговоре, останавливало смех, заставляло замолчать готовую уже сорваться с языка шутку…
Одиночество жестоко мстило дому за эти всплески жизни. Оно с новой силой наваливалось на дом вместе с его обитателями, обкладывало его наглухо и в наступившей после отъезда детей тишине даже шелест листьев казался шуршанием земли о крышку гроба…
Вскоре одиночество стало полновластным господином в доме. Те искры жизни, которые хозяева теперь извлекали при помощи вина, не могли разжечь огня, вызывая лишь тление, и одиночество с удовольствием составляло им компанию за стаканчиком, к которому старики прибегали всё чаще.
Дом дряхлел, старились и его обитатели. Всё реже приезжали дети, всё больше времени Хозяин лежал на диване, глядя невидящим взглядом в телевизор. Тихо было в сарае, полуразвалившиеся клетки в саду были пусты, иногда за целый день во дворе нельзя было увидеть никого из обитателей дома, только кошки с вечно озабоченным видом сновали туда – сюда. Хозяева любили их, котят никогда не выбрасывали, и с годами их развелось довольно много.
Да и сам дом заметно сдал. Почернел шифер на крыше, цемент во дворе покрылся трещинками, и уже не цвели розы в цветнике между орехами. Только они да виноградник, кажется, не заметили этих перемен – разрослись так, что дом совершенно утонул в них. А может быть, заметили и постарались скрыть от праздных глаз этот дом, из которого одиночество вскоре было выселено более сильным противником – горем.
Однажды, в разгар весны, в доме появились какие – то люди, одетые в белое, они тихо говорили о чём – то между собой, ходили то в дом, то из дому, потом уехали, оставив после себя непривычный в этом доме запах лекарств и Хозяйку, немым изваянием сидящую на крылечке. Хозяина они увезли с собой.
Вернулся Хозяин через несколько дней. Он лежал во дворе, в обитом красной материей ящике, помолодевший, с разгладившимися морщинками и странным выражением покоя на лице. Рядом стояли приехавшие дети, но праздника уже не было. Дом притих. Было много цветов, перевитых чёрными лентами, были слёзы, были люди и водка. Совсем как тогда, много лет назад. Но не было напутствий, смеха и танцев. Здесь властвовало Горе. Оно купалось в слезах Хозяйки, проглядывало в мутноватые, как глаза старика, окна, оно пропитало собой воздух, оставив в нём лишь дурманящий запах цветов. Не стало ничего…
Тихо, как и жили, умерли кошки. Разошлись и разъехались гости, опустел дом. Уехала и Хозяйка. Дом долго стоял пустым, и единственными обитателями его стали голуби, обнаглевшие от отсутствия своих извечных врагов. На двери надолго повис замок, и уже не мелькал тёмными вечерами сквозь листву огонёк окна, так манивший когда – то к себе из любой дали, оставшийся теперь лишь воспоминанием в сердцах тех, кто когда – то жил здесь, и кто сюда теперь уже никогда не вернётся.
Дом продали. Для него начался очередной круг жизни – вселение хозяев, детские голоса, заботы о хозяйстве, встречи, проводы, свадьбы и похороны… Он снова ожил. По - прежнему он тонет в зелени тех же орехов и винограда, по – прежнему скрипит зелёная калитка, снова светится по вечерам сквозь листья огонёк. И постепенно исчезают, растворяются в новой жизни воспоминания о тех, кто растил эти деревья, строил двор, поливал виноград. Да и сами они, лишённые того стержня, вокруг которого строилась вся жизнь, разлетелись, влекомые огромной центробежной силой по свету, и кто знает, на каких дорогах и в каких домах суждена им встреча. Да и будет ли она….