Стало несветло...
Еще не солнце,
а только благовещенье его училось делать первые шажки по верхушкам оплывших сугробов.
Снег расступался с полян к деревьям, открывая серую прошлогоднюю листву, и к ней, избегая теперь редких снегов, склонялись еще не мягкие, но уже потяжелевшие ветви.
Шур-шали…Шур-шали из своих шалашей муравьи. Они еще не работали, они только ощупывали сырую землю в нетерпении, только пробовали дорогу, которую им придется утаптывать многомногомного дней, как только свет подаст первый сигнал к весне.
Не дождавшись солнца, росток прорвал тяжелый панцирь лежалых листьев.
Всю ночь он корнями собирал остатки, ушедшей с дождями прошлой осени в землю, зелени. Ее было совсем немного, и росток остался почти белым.
Напрягся, готовый расправиться…
Так девочка-подросток потягивается, просыпаясь утром. Распрямляется, и стремятся вверх тонкие гибкие руки, выше, выше, и вот уже на цыпочках, и еще чуть-чуть... но утро вытягивает ее еще и еще, и ...
Открылись глаза, и улыбается открытое окно, и свет вталкивает в комнату через прозрачные занавески весну.
И вслед за первым выстрелит второй росток.
И станут догонять их младшие.
И вырастет трава.
И сплетутся травы в одно шумящее поле длинными тонкими руками.
Придет неспешный косарь, натружено ступая.
И скосит травы и цветы и стрекоз над ними.
Тяжелыми телегами повезут травы к жилищам.
И сложатся стога из них.
Утром чистенькая старушка, где остановились на ночлег, в белом, свеженьком платке, забравшись по лесенке, протянет горшок теплого молока.
И принимая угощенье, провалишься в сено до пояса и пьешь, пьешь, пьешь, запрокидывая все выше и выше голову, и в рыжие озорные вихры вплетается, ставший золотым, росток. И блестит росток под золотым солнцем сверкающими белыми искрами своего недавнего детства
и выгибается дальняя кромка с лесом, лугом, небом, далекими птицами.
Глядя с верхушки лета вдаль, насколько глаза хватает, видишь, там, впереди осени не будет.
Осень осталась за спиной.