А помнишь мой рассказ о том,
Как поздним августовским днем
Тюленям вдруг я песню спел,
И так понравиться хотел,
Что слышен был лишь голос мой,
Да как шуршал песком прибой.
Собачьи морды,влажный взгляд,
Глаза, как бусины горят,
И кожа цвета серый беж.
Я полон был глухих надежд
Познать тюленьей жизни суть.
Наполнил вздохом,чувством грудь
Запел,и песнь моя лилась,
По венам словно кровь рвалась
Туда,к тюленям,в их залив,
Застывших на камнях морских.
И только ветер,чаек крик
Не раз нарушат песни ритм.
Их штук двенадцать было там.
Я волю дал своим слезам:
Им целый час ту песню пел,
Но так понять их не сумел.
Ушел,оставил тайный мир.
Но чем же песнь была для них?
"Singing to seals" by David A. Hill
Do you recall my telling how
one time I sang aloud to seals
late in an August afternoon
on that wind-chiselled, surf-scuffed isle,
when other sounds had somehow ceased
and grey sea slid to mercury
beneath a taut, wide, sun-ribbed sky?
And that suddenly there they were,
Close inside the cove’s bright heart: seals.
Busts or Easter Island statues,
stood straight in their own element,
watching, apparently intent;
a dozen of them, maybe more.
And how I sat on the sprung floor,
mattress of cliff turf, watching back,
first with desire to know their kind:
dog heads with black and liquid eyes,
smooth freckled skin of beige and grey,
treading flat water in the bay.
And then the memory, childlike
in the glittering innocence
that unexpected afternoon:
sailors say they’ll sing if sung to.
And so sang. Sang what? Why, Greensleeves.
Laying my tenor notes for them
along the salt-steeped veins of air
where wind and gull shriek once had knived,
running words, tune round and again.
They stayed, unmoving and unmoved.
I sang: Alas, my love… An hour.
And how, light lowering its head,
I left unanswered, leaving them
to their own devices, wondered
what, then, it was they must have heard.
Творческая Мастерская Ежи
Игра. Лучший Альтернативный Перевод.