Жили-были струны.
Каждый в своей коробочке: кто – в простой картонной, кто – в пластмассовой; а кое-кто - в глянцево-ламинированной, а то и – в хромированной…До поры – аккуратно свернутые калачиком. Вскоре струны – одну за другой стали вытаскивать на свет и примерять к старой, обшарпанной гитаре. С инструмента уже осыпалась штукатурка, обнажая слои красок: белой, чёрной, красной…Накануне, однако, гитару подсвежили. И, в память о старых хозяевах, - раскрасили в бело-сине-красный. До ремонта колков руки не дошли. Кто-то принёс из чулана балалайку. Но у неё строй был какой-то архаичный, да и три струны – почти одного калибра. Другие – ностальгировали по гитаре семиструнной; третьи, – из нового поколения, - предложили двенадцатиструнную…И, всё таки, выбор был сделан в пользу шестиструнки. Весь запад на подобном инструменте играет. А лопнет часть струн – можно и как на дутаре, или домре…
Первая струна – МИ, - была без оплётки, худее всех остальных, но зато блестящей, самой прочной. Вторая струна – СИ, - потолще, но тоже без оплётки. Двузвучие – не особо ласкало слух. Третья – СОЛЬ. Эта уже в оплётке. Постоянно прикалывалась над пятой – ЛЯ. «Не надо - ля-ля! Ко мне можно сапоги привязать и закинуть в Тихий Океан! Выдержу, однозначно!». Терция звучала несколько лучше. Четвёртая – РЕ, - располагалась аккурат посередине грифа. Но когда прижимали барэ – оплётка постоянно стиралась. Её заменяли то на балалаечную, то на японскую леску. ЛЯ – пятая, тоже, впрочем, истиралась довольно часто, но гордилась тем, что была любимой струной Харрисона, и именно на ней в студии «Apple» к стене подвешена его гитара. Шестая струна – тоже МИ, - самая накрученная, была настроена чётко в унисон с первой, но, в принципе, в рОковых пассажах большой роли не играла. Потому сохранилась почти новенькой, к тому же имея большой запас прочности. Открытые струны звучали как-то безыскусно. При грамотной настройке аккорды получались получше. Струны производили звуки и записывали их в ноты. Ноты собирались в нотный стан рядами-ярусами, озвучивая сами себя, донося до ушей слушателей замысел. Чего здесь только не было! Такие сочетания и пассы с бекарами, бемолями, до-диезами третьей октавы, паузами и легато, от пианиссимо до сфорцандо-модерато, что слушатели, – то впадали на четыре года в ступор, то год-два поносили безостановочно…
Так проходили бесконечные сэйшны. И, чаще всего, как это и положено на сэйшне, – не по нотам. Перед отчётным концертом, на генеральной репетиции, - колки вдруг перестали держать струны. Сначала с жалким звуком фью-и-и-и-ть сползла четвёртая струна, а за ней лопнула пятая. Вторая, расслабившись, заиграла в унисон с третьей…Попытка исполнить на первой и шестой фантасмогорическую коду из «Полёта Валькирии» не увенчалась успехом. Получилось нечто очень похожее на похоронный марш. Благодарные слушатели позатыкали уши и вдруг стали толпами выкатываться на улицу, бросившись врассыпную…
Старый рокер тяжело вздохнул, отбросил в угол никчемный инструмент, пригладил свою длинную седую бороду, повязал на лысину головной платок, взгромоздился на облако-харлей, подоткнув полы белого одеяния, и полетел в сторону Океана…