* * *
Ах, какая роскошная библиотека
Была собрана отцом моим – бывшим зэком!
Никто и не думал, что у бывшего зэка
Такая любовь к библиотекам,
Впрочем, если бы не увлечение Вильсоном
Или Нимицем, верно бы, спился он…
Но спасал Шершов со своей «Историей
Военного кораблестроения»,
И душа отдыхала, словно море ей
По колено. И это настроение
Длилось часами, он страсть свою
Делил со мною. «Линейные корабли в бою»
Обсуждались в подробностях – карты, схемы,
Бой «Шарнхорста» и «Гнейзнау» с превосходящими…
Забывали напрочь кто мы, где мы,
Отдавались вымыслу, как настоящему…
И настоящее уступало воображению –
Схватке у Доггер-банки, Ютландскому сражению…
А ещё в двустворчатом сумраке, на верхотуре,
Было многотомное сокровище спрятано –
Русско-японская девятьсот пятого:
Первая Тихоокеанская в Порт-Артуре,
Вторая Тихоокеанская, и подробно, много,
О броненосных силах адмирала Того…
Господи! Что ещё мне было надо!? –
Вот она, «Одиссея», вот «Илиада»!
* * *
«Запорожец» смотрит гордо –
Его морда, как у «Форда»,
Его цвет такого сорта,
Что не хуже, чем у «Форда»;
У него резина стёрта,
У него в салоне спёрто,
Он не годен для эскорта,
Но и он не хуже «Форда»,
Даже лучше он, с подвохом,
Нет у «Форда» этой прыти –
Авто-мото-вело-пёхом
Доплывёте, долетите,
И, при том, такое судно
Никому толкать не трудно.
И не только этим славен –
Он устойчив, он морален,
И в ночное время суток
Он не возит проституток;
Сутенёры, наркоманы
В нём не ездят в рестораны…
Я куплю себе такое
Чудо-юдо заводное,
Растрясу мои заначки –
Не бедней же я калек,
Посмотрите – в этой тачке
Едет, типа, человек!
* * *
Вот так, в стервозной и нервозной
Толпе, толкающей и мнущей,
Арбузной свежестью морозной
Вдруг задохнуться… Боже Сущий! –
Она, она, я помню, та ведь –
Духи, туманы – всё оттуда…
Ступить на слякотную наледь,
Идти, идти за ней, покуда
Не обернётся… только, дальний,
Не стану ближе ей, я знаю –
Её в наш век маниакальный
Лишь без причины напугаю…
* * *
Я уже ненавижу переезд железнодорожный
Возле Новой Деревни… Нитку в иголку вдень же,
Господи, и заштопай, если можно,
Эту прореху в пространстве… Четверть часа, не меньше,
Ежедневно торчу здесь по дороге с работы,
Метрах в трехстах от места известной дуэли,
Волей-неволей подумаешь – кто ты, что ты?
Сколько тогда они до сорока успели! –
Нам и не снилось. Даром своим дорожили,
Может быть, больше нас – понимали,
Что завтра не будет, всё здесь и сейчас или
С детства планиду свою роковую знали?..
Мы же не знаем и стыдно судьбою
Назвать эту возню: ожидание шанса
Своего, эту привычку – с бою
Брать своё же… Не удержусь, подамся
Прочь, туда… Впрочем, куда – неизвестно.
Азимут определи, координаты счисли
И укажи, и назови место
Где-то за краем рассудка, за гранью мысли…
* * *
1.
Я голубям любил крошить окрошку,
Кормил котят, пригревшихся в подвале.
Синицам сало вешал за окошко
И радовался – как они клевали!
Я так жалел зимующих в замёрзшей
Фонтанке уток, – знала бы с какою
Тревогой им в шугу или в порошу
Крошил всё то, что было под рукою.
Я так любил щенков… увы, всё стёрто,
Так странно вспоминать, что это – было…
Зачем, зачем, зачем… какого чёрта
Ты мне вчера собаку подарила!?
2.
Что же врать? Скажу чистосердечно –
Не люблю, когда в квартире кошка
Проживает или, что ужасней,
Если там собака поселилась
И рычит, и, сидя возле двери,
Караулит лестничные звуки:
Лифт, к примеру, голоса… при этом,
Надо с ней гулять два раза в сутки,
Надо мыть её, водить на случки,
Надо шерсть из-под дивана, из-под
Пианино пылесосом, тряпкой
Влажной убирать. Какая радость?
Лучше б так ходили за людьми!
3.
Обними своего кобеля, ну же –
Поцелуй его, оближи морду,
Он обрадуется… Гораздо хуже
Ты ко мне относишься: взяла моду
Не смотреть на меня, а посмотришь – тучей
Грозовою кажется взгляд; что же,
Если кобелина потрясучий
Тебе человека милей, дороже,
Посади за стол его и, сутуло
Наклонясь, корми, подтирай лужи…
Я же повторю слова Катулла –
Обними своего кобеля, ну же!
* * *
Отвердело время, гранитом стало,
Словно памятник, только слово
Крепче меди; вообще металла
Не отлили ещё такого –
Тот же меч ржавеет, теряет жало,
А оно и тления убежало,
И забвения, и всякой иной напасти,
И вернулось, и проросло снова,
И перед тобою – живей живого…
Посмотри внимательно – в твоей ли власти
Оно или ты в его власти?
Предстоишь и ходишь пред его ликом,
А оно куражится – вот те здрасьте!
И называет тебя тунгусом диким…
Что ж, и поделом, коль не лживо;
Где скрижали? – Нет! – А оно – живо!
И оно говорит, и оно дышит,
И узнаваем голос, он тот, прежний,
Кто же собеседник твой нездешний –
Тише травы, пирамид выше?..
* * *
Анне Алексеевне Дементьевой
Вот речушка, за речушкой – деревушка,
В деревушке – три старушки, им кукушка
Нагадала лет по триста, этой птичке
Верят бедные старушки по привычке.
Да и дело-то не в этом – верить надо,
Но всё чаще разбирает их досада –
Всё, что деется – и глупо, и нелепо:
Не такая в огороде нынче репа,
И коты вчерась по дикому завыли,
И из городу автобус отменили,
И, помимо того, банька еле дышит,
Дак, опять-таки, из городу не пишут…
А случается – завоет и засвищет,
И сгущается не тьма, а темнотища,
И в такой вот беспросветности, средь бездны,
Мнится бабушкам Суд Страшный, Суд Небесный…
Собираются смиренные старушки
В покосившейся, но крепенькой, церквушке,
И лампады зажигают, и, в моленьи,
Спины гнут и упадают на колени.
И бормочут что-то там про отпущенье,
И вымаливают Божие прощенье –
Им Спаситель улыбается неброско,
Трём свечам из утекающего воска…
А когда их жизни пламя перетопит,
В чёрной Африке, в какой-нибудь Европе
Или в Азии, прилежны и бессонны,
Три других старушки станут бить поклоны:
За травинку, что боится поклониться,
За слезинку, что боится урониться,
За скотину, что не скажет и полслова,
За детину, здоровенного такого,
За две трети океана и за сушу,
За твою и за мою, быть может, душу…
Так и молятся, не зная президентов,
Дожидают всё казённых алиментов…
* * *
Александру Танкову
Этой ночью грядёт безработица,
Мусагету забвеньем грозя.
Если мысли в подробностях сходятся,
Вероятно, и думать нельзя
Ни о чём, потому, что сомнения
И мученья, которым ты рад,
Это просто всеобщее пение,
Мусикийский раздумчивый лад.
Не твои, не интимные – общие
Эти мысли, и голос, и он –
Не твоё достояние. Кто ещё
Сомневается? Пой в унисон
С тенью тень, чтобы облачку, вкладышу,
Лёгкой куколке вырваться ввысь…
Не стесняйся, бери меня за душу –
Что же делать, раз души сошлись!?
* * *
В. К.
И видеть сны, а там – пойми-ка
О чём, о ком –
Так льда касалась Вероника
Одним коньком,
А в хрусте льда не та тональность…
Не та? – Бог весть…
Какая странная реальность –
Не здесь, не здесь…
Твой шёпот навий – не вина ли?
Твой сон в горсти…
Нам закорючки маргиналий
Перевести
Не удаётся на обычный
Дневной резон –
Пусть ночь лопочет, хоть по-птичьи,
Не в руку сон.
* * *
Только бы жить, долго жить, вечно…
Даже, когда нет уже мочи. Ста
Лет будет мало – триста, семьсот… Речью
Ежедневной станут пророчества.
Только никто никогда никого не разбудит –
Нет же пророков! «Отче наш» и мантра
Кришнаита – станут одно, и будет
Всё на одно лицо: вчера и завтра,
Он и она… Много забот и мало
Будет отрады. Птицы, летящие с юга,
Радости не принесут, потому, что бывало
Так много раз… И Скука
Укоренится в каждой душе, даже
Зверь загрустит, и, к середине года,
Всё, как обычно, станет полнее, глаже –
Руки сложи и ожидай приплода…
И затокует Тоска, заквохчет.
Запричитает душа человечья, знать ей
Хочется всё же – чего она в жизни хочет –
Хлеба и зрелищ? – Хлеба и зрелищ! Дайте! –
Неги и ласки? – Неги и ласки! Ласки!!!
Новое, новое – только с иголочки – платье…
Жизни эстрадной… Яркой, кричащей краски…
Парков Культуры? – Дайте культуры! Дайте!!!
Выйдет Тоска плесенью, гнилью, пылью,
Грязным окурком, пробкой пивной, чтивом
Мозг разжижающим, телеигрой или
Брошенным на тротуар презервативом…
И когда пресытится мозг, благо,
Всяческой пищи будет в достатке, Голод
Всепожирающий, чёрный сойдёт, шага
Не позволяя ступить. Расколот,
Разум заропщет, станет искать новой
Пищи, неведомой, и, не найдя, в спячке
Спустится в омут миров параллельных (слово
Будет забыто), к своей виртуальной жвачке
Бросится разум (слово, слово забыто!)…
Станут сухими сосцы… Голод приидет…
Соблазнённая и оставленная, Харита
Бисер начнёт метать, но никто не увидит…
И среди ночи встанет мужчина – то ли
Сжало сердце ему, то ли просто не спится,
Может, слух напрягая до звона, до боли,
Ждёт он крика белой Его ослицы?
Женщина, облокотясь, голову поднимет –
Смотрит с тревогой (пушинка липнет
К волосам её), там, за окном, над ними
Нет ли Звезды? Тихо в кроватке всхлипнет
Грудной младенец, причмокнет. Нелепо
Домашний пёс развалится – спящий Аттила.
И, в который раз уже, разгорится небо,
И покажется яркий край золотого светила…
* * *
Под леденеющими арками
Ломают жизнь и хлеб подмоченный
Бомжи с бродячими собаками,
И оставляют на обочине
Той самой жизни, где обиды их,
Следы стоянок неолитовых.
А мимо, мимо, в даль белёсую,
Туда, где мнится им отечество,
То электрички, то автобусы
Везут больное человечество –
На выходные по традиции
Природной жизнью насладиться ли
Или затем, чтоб вместе, рядышком,
Мол, дай же я тебя порадую,
Вскопать, а после землю-матушку
Утыкать мелкою рассадою…
Пусть шире, выше, неустаннее
Бомжам взрастает пропитание.
И жаль бомжа, бомжи – не дети ли,
Себя забывшие? Дороги их
Не знают цели, добродетели
Весьма сомнительны… Убогие
Бредут, шарахаясь от ближнего,
Под взглядом нищего Всевышнего.
* * *
КОРОТКАЯ ОДА
по случаю футбольного матча
«Зенит» – «Балтика», имевшего
место быть 24,06,98 в г. СПб и
судимого московской бригадой
судей во главе с арбитром
Хусаиновым.
Так переврать судьбы расклад!
Так обмануть насильственно и грубо!
В стране Россия есть страна Москва,
В стране Москва есть пять футбольных клубов,
Которым предназначен, да, увы! –
Не знаю кем, Олимп… и, честь отринув,
Забыв о правилах, сей подлый Хусаинов –
Воистину рука Москвы –
«Зениту» не даёт играть, пока
Он не отстанет вплоть до «Спартака»!
Оставь, оставь же свой напрасный труд,
Судья неправедный, по зелени газонов
Иные поколения идут
И поступь новых чемпионов
Слышна стране. Греха не совершу,
Сказав – открыта новая страница.
Так потеснись, кичливая столица,
И скоро стадионов шум,
Подобный ропоту волнующихся вод,
Аяксов питерских к победе призовёт!
* * *
Что Греция? – Возможно: пастухи,
Классические боги, флейта, лира…
Да, и стихи, конечно же – стихи
С вином разбавленным, с куском сырого сыра
Овечьего и с козьим молоком,
С лепёшкой пресной… вот и всё. А нам бы
Лишь о героях – было бы о ком!
И чтоб гекзаметры и рубленые ямбы,
И логаэды… и, когда потух
Уже закат, пред ночью бессловесной,
Сложил бы песню странную пастух
И выменял на сыр с лепёшкой пресной…
* * *
А в провинции – нет – никогда не родиться поэту,
То есть, можно родиться, но только поэтом не станешь,
То есть, станешь, конечно, но чтоб настоящим, к ответу
Призываемым, к жертве священной парнасцем капризным, едва лишь
Разгорится огонь и треножник, колеблемый, угли
Растеряет – не знаю, возможно ли это, не знаю…
Впрочем, что есть провинция? – место, откуда ты круглым
Дураком приезжаешь в столицу? Откуда-то с краю
Подбираешься к центру, становишься важной персоной
И тебя величают по отчеству, только, при этом,
Молчаливей, старательней, можно сказать – неуклонней
Избегают тебя называть, даже нет, не поэтом,
А хотя бы простым сочинителем, так, рифмоплётом…
Я уверен: провинция, это не место на карте,
Это что-то иное, куда никаким вертолётом
Не добраться, и, значит, не выбраться – видишь, на старте
Не хватает таблички с названием местности этой:
Нет ни юга, ни севера, и, приглядись, между нами –
Метр семьдесят пять от земли, общим солнцем согретой,
Невесомые мысли, подвешены, плавают в ватном тумане.
* * *
Поскольку память разбудил –
Со дна эпох, с начала лет –
Уйми пещерный страх в груди,
Неважно – есть Ты или нет!
Но эту толщу проницать
Обязан разум, словно свет,
Срываешь времени печать,
Неважно – есть Ты или нет!
И вот, над нами эта высь
И мысль невнятная, как бред,
Проговорись, проговорись,
Неважно – есть Ты или нет!
А что же важно? – Рассуди,
Ведь должен где-то быть ответ…
Уйми пещерный страх в груди,
Живым сквозь бездну проведи…
............................
* * *
Никакой метафизики нет,
Посмотри, это – дверь, это – ванна,
Это – стол, осязаешь предмет –
Это просто, и, всё-таки, странно,
Что находится что-то, чего
Не потрогать, к чему прикоснуться
Можно только рассудком – его
Так легко обмануть… Обмануться
Можно так же легко самому:
Раз – и всё, и поверил, а это –
Твой же вымысел, как же ему
Придаётся реальность предмета?
Постепенно ли – кистью, рукой
Или точным резцом? Посмотри же –
Ничего. Впрочем, кто я такой,
Что бы знать, понимать? Что-то выше
Нас должно быть, иначе, скажи,
Если ты не со мной, значит – где ты?
Вероятно, в отчизне души,
Там, откуда берутся предметы.
* * *
А. М.
Ты спросил меня когда-то –
Для чего тебе она,
Эта лира, на которой
Есть всего одна струна?
Ах, смешно, но я отвечу,
Все упрёки упредив, –
Для того, что слышу нынче
Я всего один мотив –
Тот, который дан от веку
До скончания времён,
Может, первочеловеку,
Чтобы что-то помнил он…
Что – не знаю, только, память
Больше разума, а он
Чаще спит и жизнь куда-то
Исчезает, словно сон.
Но бесследно ль? – если где-то
Слышен отклик, виден свет,
Значит, есть на свете что-то –
То, чего на свете нет!
То, к чему душа стремится –
Оправдаться, совершить…
Не хочу соревноваться,
Но дышать, творить и жить,
Чтоб всегда свободно мыслить
И свободно поступать…
Это, верно, больше жизни,
Это, верно, благодать…
* * *
И осень та ещё – не фетовская – другая,
Только такая и случается в нашем городе.
Видишь – тучи, тучи, тучи, пугая,
Ползут, мускулистые, кажется, скоро те
Невыполнимые сбудутся предсказания –
Лета не будет, и вечно сырой, промозглый,
Воздух заполнит парки и серые здания,
Как занимает плацдарм послушное войско,
Затем, чтобы уже никогда отсюда
Не уходить. Прячешься, словно в бегах ты.
Каменный остров – листьев вчерашних груда,
И за рекой неуклюжие тихие яхты –
Зачехлены корпуса и рубки, только днища
Яркие, круглые светятся свежей краской.
Шторм на заливе и ветер в деревьях свищет –
Кутаю шарфом шею, дышу с опаской.
* * *
памяти пса Тимки
Что собаке нужно, кроме имени? –
Да, пожалуй, свиста, щелчка, взгляда,
Но самое главное – запахи, с ними ни-
когда не заблудишься, и не надо
Цвета распознавать, так, более-менее,
Лишь бы чёрное от белого отличить, а в лапах
Кость удержать – излишне зрение,
Самое главное это запах!
А когда свой пахучий веер время
Свернуло – что ж, известное дело –
Это случается всегда и со всеми,
Просто – запахи кончились…
* * *
Собакой меньше на земле, собакой больше –
О чём жалею – не пойму, но и не боль же
То сожаление моё – пустая трата
Эмоций, ей уж ничего от нас не надо:
Ни белых косточек с мясцом, с «Педигрипалом»…
Там, где она, теперь всего, всего навалом,
А здесь линолеум блестит и запах дуста,
И никого, кто нас простит, и место пусто.
* * *
Она глупа? Да что с того – ей губ
И глаз, и рук хватает – и не спорьте,
Нет, не она – я сам, должно быть, глуп,
Когда ищу в ней то, что женщин портит.
* * *
Н***
Я твой застенчивый герой
Из той сентиментальной пьески,
Где с первородною виной
Соединяют арабески,
И всякий вздор или каприз
Играют собранно и споро,
И слышит зал из-за кулис
Приготовления актёра.
И ты, конечно, выход мой
Отметишь мимикой приветной,
А я, с упавшею рукой,
В надежде реплики ответной,
Уже минуту или пять
(Как долго, долго мы молчали!)
Стою, не смея продолжать
Под перекрёстными лучами –
Ты видишь над губою клей,
Ты знаешь наперёд всю фразу,
К проклятой помощи моей
Ты не прибегнула ни разу;
Свою лишь партию, свою
Играешь роль, идя по краю...
Не бойся, я не полюблю,
Я знаю правила, я знаю...