Когда судьбы моей осколки сольются в строгое панно,
Когда прозрачность акварели и тяжесть масла на холсте
Сравняются в пустой попытке колеровать то, что должно
Быть черно-бело-эка-всяко, и реквием по суете,
Взыграв, затихнет с током крови, кукушка ляпнет лишний «ку»,
Как премию за жизнь, точнее, за холщевину-самобрань,
За это право быть пришитым к ней днями, как стежок к стежку,
Я, наконец, взгляну на эту лоскутно-вычурную рвань,
Мне представлявшейся витражной мозаикой, и, наконец,
Пойму, что добрый папа Карло забыл сказать, что за холстом
Должно быть нечто вроде дверцы, за коей некий сорванец,
Так на меня похожий в детстве, придворным мог бы быть шутом
И принцем мог бы быть. Но это незнанье, может быть, не раз
Давало силы жить обычной всего собратства Буратин
Наивной жизнью равно в прошлом и в будущем через сейчас…
Тогда откуда ж это чувство, что в этой жизни я один?