ТЫ
Ты - как перевернутая рюмка, выпитая залпом,
будто кто-то впопыхах вбежал в зал, вдруг замер, твой
взор встретив, пошатнулся, захрипел, сказал:" Пом...",
имея в виду "Помогите!", и рухнул замертво.
Ты - последнее пристанище страждущих, средоточье надежд
тех, кто во всём разуверился и верует лишь в него -
в твоё спасительное пришествие в комнату и сбрасыванье одежд
на пол, в это долгожданное избавление от всего лишнего.
Задыхаюсь тобой, как ныряльщик, достигший дна океана,
прикасаюсь к тебе, и на кончиках моих пальцев расцветают фиалки,
окунаюсь в тебя, и клаксонят под моим окном окаянно
выстроившиеся в очередь бесчисленные бесчинствующие катафалки...
ПОКЛОНЕНИЕ
Я не могу спокойно смотреть на эти изгибы
твоих бёдер. В особенности, когда ты ложишься набок
и всё вздымается, сверкая на солнце, как будто глыбы
мрамора, и украдкой заглядывается на тебя из окна Бог.
Ты - мой идол (хоть такое ни высечь, ни изваять ни в скале, ни
в бронзе), а я - покорнейшая из твоих паств;
так позволь же верному жрецу твоему бухнуться на колени
рядом с тобой, воздеть очи горе и - припасть.
О, божественная, надменная, как Монблан, уставшая от поклонений,
ну снизойди, обрати внимание и не гневайся, что это опять я,
ведь лишь тогда я решусь привстать с затёкших коленей,
когда ты подвинешься, смилостившись, и примешь меня в свои объятья.
ТЕБЕ OR NOT ТЕБЕ
Ты не выходишь у меня из головы;
что ты там делаешь и как туда попала,
мне невдомёк, но только прочему, увы,
отныне участью изгнанье и опала.
Ложишься вечером - измучаешься весь:
так и стоит твоё лицо перед глазами;
проснёшься утром: ну, и где оно? - Я здесь!
Я не нарочно, сударь: вы позвали сами.
Тут, на обоях, есть абстракция одна –
простой набор случайных точек, линий, пятен,
а приглядишься чуть попристальней - она!
Ну, то есть ты. Твой лик. О, Господи - опять он!
И как мне быть? To bi or not? Вот в чём вопрос.
Что толку в алиби, когда кругом улики?
В ноздрях твой запах забивает запах роз,
во рту твой вкус сильнее вкуса земляники.
Погладишь сдуру прибежавшего кота,
а ощущаешь твои плечи... Ведь они же?
Хотя, казалось бы, комплекция не та,
да и мурлычешь ты на пол-октавы ниже.
И так - все дни (про ночи лучше промолчу):
во вторник, в среду, с четверга на понедельник...
Эх, дай ещё тебя поглажу по плечу!
Эй, кс-кс-кс, ты где там шляешься, бездельник?
СЫР В МАСЛЕ
Я с тобою - ну почти как сыр в кунжуте,
словно бык среди породистых коров я;
поцелуи твои - сладкие до жути
и, наверное, полезны для здоровья.
Я попробую, конечно - чуть попозже
(я вообще, когда ты просишь, рад стараться),
но пока от этих губ (а также поз) же
совершенно невозможно оторваться.
Дай, прижмусь к тебе ещё один разочек,
дай, поглажу эти плечики и лапки;
ты - не женщина, а прямо авизо чек
на какие-то немыслимые бабки.
Что ни делаешь с тобой (а в голове ж есть
место даже непарламентским дебатам),
всё такая ж чистота в тебе и свежесть -
будто плещешься под горным водопадом.
КРАСОТА
Красота твоя - как вызов на смертельный поединок.
(Или лучше: предписанье о досрочном харакири).
Как Венера из прибоя, ты выходишь из ботинок,
как по облаку Мадонна, маршируешь по квартире.
Наступленье твоих бёдер - прямо как прорыв на Одер.
В голове моей полно дыр, но от этих колыханий
дополнительно впадаю в транс, прострацию и одурь
и страдаю учащённым недержанием вздыханий.
Всюду ужас что творится: урожай опять намолот;
в государстве мало денег; кандидатов на посты нет.
С этим б надо что-то делать. Может, выставить на холод?
На балконе места много: постоит - и поостынет.
В разговорах о погоде время мчится незаметно:
говорят, в природе осень, - долы голы, рощи жёлты,
и хотя учёный диспут затевать резона нет, но
что-то слышится родное в долгом крике: "Да пошёл ты!"
Где-то там, почуяв падаль, вьются Грефы, грифы, дрофы.
Ну а тут, в стандартном доме заурядной планировки,
красота опять спасает мир от жуткой катастрофы
не слабей, чем Брюс Уиллис, и надёжней монтировки.
Очевидно, я волнуюсь: что-то губы пообсохли.
Всё, что штопора мудрёней, кирпича замысловатей,
поневоле вызывает опасенье: "Не подвох ли?"
(И поэтому я с детства не люблю складных кроватей).
Впрочем, что я, в самом деле? Оставляю всё на после.
Погибай в утробе ростбиф, на губах любой вопрос стынь:
так мила ты в интерьере, так уместна койки возле,
ну и просто бесподобно хороша на фоне простынь.
ХУДОЖЕСТВО
Дай, я попробую тебя нарисовать.
Вот эта линия от бёдер в полосу ног
сперва, конечно, намекает на кровать,
зато потом - ну так и просится в рисунок.
Ляг, как удобнее, - на спинку, на живот:
сегодня ты у нас командуешь парадом;
мне всё так нравится в тебе и даже вот -
уже опять готов прилечь с тобою рядом.
Начну с окружностей: они, как ни взгляни,
преобладают здесь (а ведь на взгляды скор я),
ты вся и сплошь - холмистой местности сродни,
переходящей кое-где почти в предгорья.
Какие контуры, какой рельеф! Постой, -
а почему я не леплю с тебя скульптуру?
Ведь я б и с этой стороны тогда, и с той
ласкал натуру, чтобы чувствовать фактуру.
А это что у нас тут прячется в тени?
Да ты, наверное, не знаешь и сама? Ишь
какая прыткая! - лишь руку протяни,
и сразу - нырк в траву. И фиг её поймаешь.
Ну, ладно, ладно! Где он, этот карандаш?
Хотя, по совести сказать, желаю знать я,
мой милый друг, откуда вдруг такая блажь?
Неужто нет у нас приятнее занятья?
В ДВУХ СЛОВАХ
Я не знаю, почему так происходит, - может, потому, что мы славяне
и в крови у нас дым, может, просто я стал на три горя старше;
то, что я переживаю с тобой, не передать двумя словами,
но я всё-таки попробую: мне и хорошо, и страшно.
Мне хорошо оттого, что рядом со мной чудо с робкой и доверчивой улыбкой,
с бархатистой тёплой кожей, которую так тянет трогать и ласкать,
и хожу я теперь по земле, переполнен радостью великой,
осторожно ступая, - как бы это всё не расплескать.
Мне отрадно сознавать, что твои податливые губы
нуждаются в моих поцелуях, что в той войне,
которая идёт между полами, ты не участвуешь, и я могу быть
с тобой таким, какой я внутри, а не каким кажусь вовне.
Мне также нравится, что, укладываясь затемно,
ты мечтаешь обо мне, а не неведомо о ком,
и что всё самое главное, что хочешь ты сказать мне,
ты говоришь сперва глазами и лишь после языком.
Я счастлив тем, что среди этой фальши, где что ни чувство - липа
и впору встать на площади и заорать: "Ну, где тут скупка
краденого?", ты - настоящая; и хочется либо вывернуться наизнанку, либо
впитать тебя всю без остатка, как воду губка.
И я прижимаю тебя к груди - как мать больного ребёнка нянчит,
и я смакую тебя, как гурман, дорвавшийся до редчайшей пряности.
Ну а страшно мне оттого, что ты меня любишь, ведь это значит,
что четвёртое горе - твоё. И этого мне не перенести.
СТРАНСТВИЯ
Где б я ни был и что ни делал,
как бы ни перемещался в пустом (без тебя) пространстве, я
мысленно всегда блуждаю по твоему телу
(и просто обречён свыше на эти странствия);
я скитаюсь по его лабиринтам, застреваю в тупиках;
умный не пойдёт в гору, мне же все твои возвышенности, каждый выступ
хочется обследовать - глазами, кожей, губами, пока х...
х...ватает дыхания. И я не верю, что этот прорыв ввысь туп.
Я ищу свою судьбу в наскальных рисунках твоих ладоней,
а нахожу её в той впадинке, что у тебя под шеей,
и мне эта точка на местности милее тысяч Новых Каледоний
и дороже любых самых немыслимых подношений.
Ведь если украли сердце, нелепо обращаться в милицию:
тому, кто однажды проснулся с дырой в груди и так с этим и живёт,
нет другого выхода - остаётся только молиться
твоим снисходительным плечам, на твой всепрощающий живот.
НЕЖНОСТЬ
Всё так спутано в этом мире, и даже с танка
спор с судьбою бесперспективен, а ты - простая;
растворяюсь в твоей улыбке весь без остатка:
невозможно такую встретить и не растаять.
Ты звучишь, как вечерний колокол: я явно слышу
этот гул, залетающий эхом под самый купол,
этот выдох из глубины, что бывает лишь у
потревоженной бронзы да ангела, что в тоску пал.
Протяни мне навстречу руки, раскрой ладони:
на подушечках пальцев твоих сплошь завитушки,
словно крошево волн и лилий в речном затоне,
будто кудри волос, размётанных по подушке.
От ключиц меж грудей твоих вьётся узкая тропка,
по которой я прохожу, осторожно ступая губами:
я хочу ласкать тебя бережно, скупо и робко -
так Христос накормил голодных пятью хлебами.
Мы с тобой не любовники, а любимая и любимый:
клочья страсти ветер развеял в дым и вдаль увлёк их;
высоко в синеве струится наш полёт голубиный,
и опорой ему лишь воздух, бурлящий в лёгких.
ЭЛЕГИЯ
Даже когда на глазах слёзы восторга, рядом свербит в носу.
Так за высоким следует низкое (а также наоборот).
Петух, прокричавший осанну заре, к обеду идёт на суп.
Реки, которыми плыли в юности, потом переходим вброд.
Но ведь если звёзды светят всем сразу, значит, они - ничьи.
Пепел сожжённых мостов не к мести зовёт, а мостить мосты.
Вот и мне б, протянув спросонок руку, коснуться тебя в ночи,
а после прижаться к тебе всем телом и так навсегда застыть.
Я погружаюсь в тебя, как в озеро с кристально чистой водой,
ты обволакиваешь меня, как облако, прильнувшее к подножью гор.
Мы слишком поздно встретились в этой жизни, но, может, в той
всё-таки будем вместе, хотя бы полвечности, наперекор
смерти, богам, судьбе, долгу, словом - всему тому,
что для того и роздано людям, чтобы разлучать.
И то последнее море, в котором я утону,
будет твоей солёной слезой меня на волнах качать.