Вашему вниманию предлагается статья
Оголевец Анны Владимировны, кандидата филологических наук.
Администрация Садов Лицея просит всех желающих НЕ ВЫСТУПАТЬ С КРИТИЧЕСКИМИ ОТКЛИКАМИ О СТАТЬЕ, а поделиться, при желании, своими мыслями на тему анализа литературного текста.
Мы думаем, материал будет интересен многим.
****************************************************
ВОЗМЕЗДИЕ
(к интерпретации стихотворения А. Блока "О доблестях, о подвигах, о славе"...")
Стихотворение А. Блока "О доблестях, о подвигах, о славе+" , открывающее цикл "Возмездие", принадлежит к числу тех его созданий, раскрытие смысла которых "во всю его колеблющуюся глубину" (7, с. 278) представляет собой сложную задачу, до сих пор не имеющую удовлетворительного решения. Предпринимая попытку найти такое решение, мы, опираясь на концепцию поэтической речи, разработанную Б.А. Лариным (5; 6), учитываем многократное семантическое осложнение слова в стихе и, прибегнув к лингвостилистическому анализу, осуществляем "дешифровку текста", которая ложится в основу его интерпретации.
Приводим текст стихотворения:
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твоё лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.
Но час настал, и ты ушла из дому,
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.
Летели дни, крутясь проклятым роем...
Вино и страсть терзали жизнь мою...
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою...
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слёзы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла...
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла...
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Всё миновалось, молодость прошла!
Твоё лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
(1, т.3, с. 54-55)
Стихотворение называется по первой строке. Отсутствие заглавия, вообще характерное для поэтики Блока, в данном случае играет особую роль: оно предупреждает читателя о смысловой многоплановости текста, о несводимости его содержания к какой-либо "формуле" и обостряет внимание к каждому слову. Перед нами монолог-исповедь лирического героя, который погружается в воспоминания, воскрешая трагическую историю своей любви. Чётко обозначены основные вехи этой истории: бездумное упоение безоблачным счастьем (1 строфа), мучительный разрыв (2 строфа), безуспешные попытки найти забвение (первые две строчки 3 строфы), минутное просветление и живая боль воспоминания о непреклонности возлюбленной (3 и 4 строчки третьей строфы и четвёртая строфа), примирение с неизбежностью случившегося (пятая строфа) и трезвое осознание его бесповоротности (шестая строфа).
В анализируемом стихотворении воспето сильное, всепоглощающее чувство: для лирического героя, всецело отдавшегося любви, утрачивают свою притягательную силу доблести, т.е. "высокие, исключительные качества человека" (9, т.1, с. 552), подвиги, слава - всё то, к чему так стремится юность, они отодвигаются на второй план и превращаются в отдалённое воспоминание ( он не забыл о них, но забывал - временами, а значит, изредка и вспоминал). Пренебречь всем многоцветьем мира (именно так следует понимать строки " О доблестях, о подвигах, о славе Я забывал на горестной земле", представляющие собой вариацию на тему фразеологизма забыть обо всём на свете) лирического героя заставляет + созерцание портрета любимой женщины: забывал тогда, "Когда твоё лицо в простой оправе Передо мной сияло на столе". Использование метонимии, позволяющей показывать вещи крупным планом, выделяет особо значимую деталь портрета - сияющее лицо, и оно воспринимается как лицо живой женщины. Происходит подмена понятий: изображение заменяет собой изображаемое. Здесь уместно вспомнить исследование А. Блока "Поэзия заговоров и заклинаний", где он говорит "о самой тёмной и страшной стихии - стихии любви", приобщившись к которой человек "сам становится кудесником и художником" (1. т.5, с. 52), и где оказываются связанными воедино любовь, поэзия и волшебство. Эта связь прослеживается и в стихотворении "О доблестях, о подвигах, о славе+", лирический герой которого, отождествляя портрет с любимой женщиной, сообщает ему магическую силу. Лицо на портрете чарует своей красотой, которая, подобно красоте драгоценного камня (ср. привычные контексты употребления слова оправа: бриллиант в оправе, рубин в оправе и т.п. /, в простой оправе только выигрывает, и его сияние ассоциируется и с радостной улыбкой, и с ореолом святости /такое впечатление является результатом семантического взаимодействия глагола сияло со словосочетанием на горестной земле/. Божественная красота этого "лица в простой оправе" уводит лирического героя от реальных, земных чувств и горестей в призрачный мир несбыточных мечтаний о неземном счастье.
Но этот мир рушится, любовь терпит крах. В жизнь лирического героя вторгается реальность, и он вынужден увидеть предмет своей любви как земную женщину:
Но час настал, и ты ушла из дому.
Трагическая развязка осмысливается как вмешательство судьбы, рока / час настал - указание на предопределённость случившегося/. Лирический герой понимает, что всё кончено: он "бросил в ночь", т.е. во мрак неизвестности, в никуда, "заветное кольцо" / заветный - "особо ценный, хранимый, сберегаемый", а также "связанный с обетом, обещанием (10, т. 4, с. 291-292).
Ты отдала свою судьбу другому
/ не руку, не любовь, не сердце, а судьбу, т.е. вверилась другому, нашла в нём властелина своей судьбы, и лирическому герою остаётся только "забыть прекрасное лицо". Но вряд ли он забыл его - ведь он называет это лицо прекрасным, значит, память хранит его черты+ Поиски забвения впереди - он окунается в водоворот низменных страстей:
Летели дни, крутясь проклятым роем+
Вино и страсть терзали жизнь мою+
Глагол терзать реализует здесь и прямое значение - "рвать, раздирать на части, на куски", и переносное - "причинять нравственные страдания, мучить" (10. т. 15, с. 327). Благодаря метонимическому употреблению слова "жизнь" / обозначение состояния вместо носителя этого состояния/, у которого начинает мерцать значение "жертва"/. Создаётся картина постепенного уничтожения человека, вернее, человеческого в нём.
Став безвольной жертвой собственных страстей, герой опускается всё ниже+"Летели дни, крутясь проклятым роем+" Эта метафора вызывает у читателя впечатление чего-то "иррационального, сверхреального, фантастического" / так В. М. Жирмунский определяет сущность блоковской метафоры, построенной на логическом диссонансе (3, с. 229). Подобно рою, который кажется неподвижно висящим в воздухе, хотя внутри него происходит интенсивное движение, время, несмотря на мелькание дней, для лирического героя останавливается. Из этого состояния полной прострации его выводит внезапно возникший в памяти образ любимой женщины:
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою...
Воспоминание, возвращающее его к моменту, когда был дан обет верности / метонимия пред аналоем вместо во время венчания как бы "опредмечивает" образ - лирический герой снова видит свою невесту в самую торжественную для них обоих минуту/, несёт с собой не только неизбывную боль, но и просветление. Просыпается способность страдать, а значит, снова чувствовать себя человеком. Лирический герой отдаётся во власть горьких сожалений об утраченном счастье и в отчаянии зовёт её, далёкую, зовёт, "как молодость свою", понимая, что возврата быть не может.
Самая попытка воскресить это воспоминание заставляет лирического героя снова испытать глубину тогдашнего отчаяния, и вслед за этим ожившим воспоминанием (воспоминанием в воспоминании) приходит другое, не менее болезненное, - в расставании, и повествование отклоняется от естественного хода событий:
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слёзы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
Оба воспоминания сливаются - мука расставания длится. Впечатление длительности переживания достигается повтором, объединяются две строфы: "Я звал тебя, но ты не оглянулась" / начало четвёртой строфы/ и "Я звал тебя, как молодость свою" / конец третьей строфы/. Два предложения, включающие этот повтор, несмотря на продолжительность разделяющей их строфической паузы, подкреплённой фигурой умолчания, воспринимаются как традиционный ряд.
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал, как молодость свою...
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слёзы лил, но ты не снизошла.
Этот ряд представляет собой сложное единство, в котором по вертикали наблюдается восходящая интонация, а по горизонтали - нисходящая. Интонационные вершины строк располагаются в их начале и приходятся на выражение сказуемого, характеризующего действия и состояния лирического героя / вспомнил, звал, звал, слёзы лил/. От строки к строке растёт взволнованность повествования, и если уподобить её по силе музыкальному звуку, то, пользуясь терминологией, можно сказать, что первая из строк в этом ряду начинается с пиано /И вспомнил я/, вторая - с меццо форте / И звал тебя/, третья - с форте / И звал тебя/, а четвёртая - с фортиссимо /Я слёзы лил/.
Но даже слёзы лирического героя, забывшего о своей мужской гордости, не могут поколебать решимости героини: она "не снизошла". Контекст подсказывает значение этого глагола "не откликнулась на мольбы, не проявила сочувствия, снисхождения". Отсутствие дополнения, без которого в современном языке этот глагол практически не употребляется, даёт возможность воспринять его в первоначальном, устаревшем значении - "не опустилась со своей высоты" (см. 9. т.4, с. 231), что возвращает нас к первой строфе. Но на этот раз перед лирическим героем не портрет, а живая женщина, непреклонная, хотя и страдающая от своей непреклонности:
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
Теперь, когда с той ночи прошло столько времени, лирический герой понимает, что его возлюбленная не могла поступить иначе, и его волнение, вызванное воспоминанием, постепенно утихает. Он сочувствует ей: ведь она, уйдя из дому, т.е. из квартиры, из домашнего тепла и уюта, в сырую ночь, тем самым обрекла себя на бесприютность / в соотношении со словоформой из дому словосочетание в сырую ночь реализует не только временное, но и пространственное значение/. Поэтому вполне правомерно упоминание о приюте в следующей строфе:
Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла+
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла.
Повествование переключается в план настоящего времени. След любимой женщины потерян. И хотя лирический герой более трезво, чем прежде, смотрит на вещи и видит в ней уже не воплощение святости, но олицетворение непомерной гордости, о чём говорит метонимическое употребление слова гордыня /по типу "свойство - носитель свойства"/, тем не менее она остаётся для него милой и нежной. Жизнь без неё становится всего лишь подобием жизни, превращаясь в сон:
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла...
Мотив сна, поддержанный лейтмотивной инструментовкой, воспроизводящей в строке как бы звуковым пунктиром слова сплю, снится /ср. сплю - крепко; П-П; сплю - снится; С-С; сплю - плащ; ПЛ-ПЛ; сплю - синий; С-С; снится - я; ^ - А; снится - мне; Н-Н; снится - синий; СНИ-СИНИ/, и акцентированный ритмически / строка "Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий" - единственная строка во всём стихотворении, в которой при пяти сильных местах находим восемь реальных ударений!/, играет важную роль в развитии лирического сюжета. С этим мотивом связан перелом в мироощущении и мировосприятии лирического героя. Если жизнь - сон / ср. : "Пусть душит жизни сон тяжёлый" в стихотворении "О, я хочу безумно жить!" (1,т. 3, с. 85), то воспоминание становится всего лишь сновидением: оно утрачивает остроту, память воспроизводит только внешние, предметные детали, связанные с расставанием, - "плащ твой синий", "сырую ночь", и это равносильно забвению: герой примиряется с неизбежным. Горьким сожалением о невозвратном проникнута заключительная строфа стихотворения, содержащая безрадостный жизненный итог:
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Всё миновалось, молодость прошла!
Твоё лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
По закону кольцевой композиции эта строфа возвращает нас к начальной и воспринимается в соотнесённости с ней как память о прошлом. Именно прошлое оказывает решающее влияние на судьбу лирического героя, определяя собой не только настоящее, но и будущее. По сути, у него нет будущего, ибо с любовью "всё миновалось" /важность этого всё подчёркнута не только логически, но и ритмически, и фонетически. Осталось лишь сознание того, что теперь даже мечты о счастье невозможны. Любовь кончилась: между мечтой и действительностью разверзлась пропасть. Портрет и та, чьи черты он воспроизводит, уже не сливаются в воображении лирического героя, более того, "лицо в его простой оправе" становится лишним напоминанием о пережитом., и лирический герой "своей рукой" убирает его со стола, ставя тем самым символическую точку в своих отношениях.
Проведённый нами анализ позволяет вскрыть глубинный смысл стихотворения. Вряд ли можно согласиться с мнением А.Ф. Киреевой, что в нём идёт речь "о простеньком счастье душевной близости"(4, с. 42). Не "простенькое счастье душевной близости" имеет в виду Блок, а могущественную власть любви, которая может вознести человека на вершину блаженства или низвергнуть его в пучину отчаяния. Любовь для Блока - святыня. Это романтическая мечта, заставляющая забыть обо всём на свете. Это "самая страшная и тёмная стихия, "(1, т. 5, с. 52) которой не в силах противостоять человек. В ней есть нечто фатальное, роковое.
ЛИТЕРАТУРА
1.Блок А. Собрание сочинений: в 8 т..- М.-Л.: Худ. Лит., 1960-1963.
2.Блок О. Поез / Перекл. з рос.- К.: Дн про, 1980.- 238 с.
3.Жирмунский В. Поэзия Олександра Блока// Жирмунський В. Вопросы теории литературы.- Л., 1928.- С.190-268.
4.Киреева А.Ф.Александр Блок в школьном изучении: Методическое пособие для студентов и учителей средней школы.- Саратов, 1974.- 71 с
5.Ларин Б.А. О лирике как разновидности художественной речи / Семантические этюды/ // Ларин Б.А. Эстетика слова и язык списателя. Избранные статьи.- Л., 1974.- С. 54-101.
6.Ларин Б.А. О разновидностях художественной речи / Семантические этюды/ // Ларин Б.А. Эстетика слова и язик списателя: Избранные статьи.- Л., 1974.- С. 27-53.
7.Ларин Б.А. Рассказ М. Шолохова "Судьба человека" / Опыт анализа формы/ // Ларин Б.А. Эстетика слова и язык писателя: Избранные статьи.- Л., 1974.- С. 262-282.