в полыхании тьмы и света
ветки - нервные скелеты
в страшном танце ворожат,
тщась рассеять пляской этой,
взгляд, сошедшего с портрета
в чёрное монах одетый
промысла веригой сжат
заступил и вот закован
набережных ковка кони
камни, воздух и чугун
свет сочат лампады окна
через хроники и хтони
взор тяжелый и спокойный
примеряет век-бегун
и мятежник и послушник
заложив фортуне душу
в револьвер вложив патрон
не стерпев перед грядущим
блеск и мрак и нервов гуща
крест на хлеб сменяв насущный
трон роняя выйдет вон
ветер в вышки опоясан
старец чётки включит, с басом
нить огней затеребит,
дюжий стронуть мёртвость хватки
хмурит лоб суровой складкой;
рябь каналов маслянится,
лбом толкаясь о гранит
златом с космоса атласом
сшита каменная ряса
воск оконный зыбнет, грудь -
трубный сип, хорал заводов
сердце ходит, сердце ходит,
на февраль вольфрам изводит
ни уняться, ни вздремнуть
жмётся выстужь в створки окон,
ноет в щели, в рёбрах ёкнет —
ищет крова чертовня:
в подысподнем фондов серный
зёв двора, за зги портьерой
постановка Алигьери?
что бледнеешь? – чур меня! -
шьёт игла адмиралтейства
крестик крестик мое детство
шьёт и шьёт иглой назад
взгляд-игла и мне не деться
от поэтова соседства
я прописана в наследстве
продолжать и полнить взгляд
из колодца выйдет Анна
жутко улыбаясь тайной
вот уж где не обессудь,
соберётся старец с духом, -
и сойдутся взгляды глухо
свод-гагат грозится рухнуть,
шторма глыбою боднуть,
и рвануть! сметая телом
сваи, плиты! глазом белым
дико оглянуться вниз!
но зацепит о погосты
схиму, выронит из горсти
галок крик, взметнётся проседь,
свет вспещенный, вынут из
вещих кинолент кисета
ворс сквозистого рассвета
снежевой, и вот пречист
серафимов снег набросит
сном осечку - мякнет просинь –
и покаты крыш пернатит,
разъерошен в выдох, свист