18ти-летние юнцы громко доходчиво читают нам
О жизни и о жизни после жизни. А даже в 25
Или 6 это уже больновато.
Я могу хоть сейчас вам посокрушаться, что, например, прошли
Те мои вёсны, когда возбуждали внезапно обнажённые
Запястья. Или фильтром сожжённые
Губы. Или голые щиколотки.
Когда радовал в доме сыр,
Не то что «морские камешки».
А вот теперь, если бумага плоха,
Я к ней не притронусь, даже
имея для записи превосходную мысль.
Блажь – сойти за идиота
В глазах крыс, выйдя с мусором, и млея
От своей внешней скудности. Ведь до бачка,
Что возле дома, можно дойти и так,
Не надев лоск, маску и кольца-кулоны. 2 бычка
В левом внутреннем кармане пиджака,
И сужение глаз в ответ на жжение
Догорающего в пинцете высоток солнца.
Будто курит какой-нибудь медитатор
Стыренный из моего кармана бычок.
Полагаю, гигантская крыса, сделавшая скачок
В некогда небеса, где ныне ни беса,
Ни ангела, потому что крысы
Бегут с тонущей стонущей земли
Ровно по биссектрисе.
Растерянная от одиночества, как невеста, стоИт
Прекрасная улыбка погоды,
С которой погодки мы. И просит прикурить.
Я бросаю, наконец, мусор в кучу,
Не боясь ушибить ни одного крысёныша – все они в небе –
Роюсь в рёбрах, как в ящиках, достаю дремучую
Сердечную губку, сжимаю, как у распятья, - давая погоде от неё (от себя) прикурить.
Мы стоим так и дышим, руки у нас в карманах,
В треснутых углах губ сигаретные фильтры,
Мы перекатываемся с пятки на носок и обратно –
Как Никита Михалков.
И смотрим в одну и ту же сторону.
И тут я хватилась маски – какое голое лицо!
И бросила погоду с бормотаньем «такнельзятакнельзя»,
Опрометью домой через 2-3 ступени.
Увы, когда я вышла, погода меня не узнала,
И даже нагрубила мне - видимо, ненавидя шутов.
И, как живой ковёр, крыс вокруг моих ног
Было видимо- невидимо.