По мотивам стихотворения Рашада Насыбуллина (1918 -1983 г.г.) «Агония».
Светлой памяти моего коллеги посвящается.
Казалось, что старик мирно спал в продавленном, обветшалом кресле.
Хотя, сон в его возрасте – понятие относительное.
Головной мозг, наполовину поражённый склерозом,
Вяло оживлял в памяти некогда яркие картины из прошлого,
Принуждая лишь слабо подёргиваться мимические мышцы,
Отчего выражение лица у старика со стороны напоминало бульдожье в истоме,
Когда над ним, дремлющим, вьются назойливые мухи.
Обрывки грёз, выцветшей целлулоидной киноплёнкой
С нудным жужжанием медленно крутились в голове.
Экран цвета сепия – то пропадал, то проявлялся вновь.
День смешивался с ночью, праздники с серыми буднями, в одной палитре.
Настоящее было похоже на тягучий, переваренный пресный кисель.
Иногда старику удавалось расплести паутину своих воспоминаний
На отдельные короткие ниточки цветного мулине, и тогда
Он вдруг отчётливо видел себя студентом медицинского института.
Успешно сдана весенняя сессия. Он сидит на самом краешке лавочки
В уютном скверике под раскидистым сиреневым кустом.
Рядом – она, ясноокая, с туго заплетёнными смоляными косами,
С ямочками на глянцевых щёчках, в смешных сандалиях поверх белых носок…
Упругий ветер смешивал запах её духов «Серебристый ландыш»
С головокружительным ароматом сирени…
Приступ тахикардии заставлял старика очнуться.
Не вставая, привычным движением руки он сцеживал в рюмку с водой
Свой корвалол, медленно выпивал мутную жидкость, и забывался вновь.
Фенобарбитал в составе лекарства действовал безотказно.
Как правило, - картинки не повторялись, сменяя друг друга,
Словно в детском калейдоскопе.
Вот он, начальник эвакогоспиталя
В насквозь прокуренном кабинете майора особого отдела.
- - Вы, говорят, стихи пишете?
- - Так точно, – балуюсь.
- - Да пожалуй уже добаловались, голубчик.
Вся страна доблестным трудом помогает фронту,
Достойно встречая двадцатипятилетие Великой Октябрьской
Социалистической Революции, а Вы раненым бойцам
Про фашистского пособника Ницше повествуете?!
- - Ницше не был фашистским пособником. Он давно умер.
Я выздоравливающим про Заратустру рассказывал.
- - зара…чего? Это твой земляк-татарин что ли?? Умный, сволочь?!
Нервные пальцы майора полированными ногтями впились
В округлый клапан-ухо кобуры справа на ягодице.
- - Сегодня ровно в десять на комиссию!
И, оставь-ка пока партбилет…
…Неожиданно ниточка беззвучно обрывалась, как старая лента довоенного кино,
Которое они с Лидой, заворожено, смотрели под открытым небом в парке культуры,
Плотно прижавшись боками, укрывшись лётчиковской кожаной курткой его отца...
Старик вновь погружался в холодную серую мглу сомнамбулы.
Однажды перед Пасхой он совершенно отчётливо разглядел на экране себя
Семимесячным ребёнком, и материнские руки крупным планом,
Заботливо пеленающие его.
Лица матери видно не было, но мозг слышал её изумительный грудной голос,
Протяжно напевавший старинную татарскую колыбельную:
«…элли-бэлли ит улым,
Йокла-йокла йолдызым…»
К сожалению, картинка слишком скоро растаяла, будто снежинка на лице, -
Секунд через десять. Старик почувствовал на впалой щеке её влажный след.
Калейдоскоп рассыпался, но ни одно из разноцветных стёклышек не упало вниз.
Наоборот, - они сплелись в тугой, пёстрый, медленно сдавливающий горло жгут...
Странную картину наблюдали соседи в комнате старика, заглянув через семь дней.
Раз в неделю они приносили ему кефир, сигареты и хлеб.
Окоченевшее тело, застывшее в свободном парении в позе Лотоса
В полуметре от пола, напоминало мумию.
Рядом лежало опрокинутое старое кресло.
Трупного запаха практически не было...