in remembering

Герман Барин
...
В гортани у южного бога перцовая хриплая сечь.
Осталось не так уж и много - подскажет арабская речь.
Здесь так умирает посуда легко под цыганской рукой,
что с ходу фарфор тонкогубый поднос предпочтет гробовой.
Ноябрьское солнце обманно, и утром здесь негоциант
уборщик вечерних стаканов, камлающий официант.
...
Росистый бакшиш над холмами потертой монетой лежит,
заправленный ловко углами двуспальный одолженный скит.
И выдернуть одеяло не может нога, не спешит, в плену у догадливых мавров,
и холм образован неравный с подножием джебель Шаиб.
...
Когда отыграются склянки коротких предзимних песков,
непризнанный шейх на полянку эстрадную выйдет в трико.
И крупно дубленною кожей, спасительно жирной спиной,
на зря бутафорские гвозди уляжется на покой.
На сцену выходят по двое услужливых по сто кило,
когда он сиротской спиною - на битое крупно стекло.
И вдруг ни с того оказаться с улыбчивым пареньком,
и странно разутым остаться на глупой эстраде перстом,
и время как будто поманит, качнувшись пиалой-луной,
и в скверной улыбке поставит на пах бедуинский ногой.