Он был смертельно болен.
Смертельно больным он лежал в своей промокшей от пота постели. Правая нога его торчала из под негреющего одеяла и невыносимо мёрзла, и хоть ему это доставляло массу мучений, поделать он с этим ничего не мог, ибо и остальное его тело отказывалось ему повиноваться. Так и лежал этот смертельно больной: горячий, но замерзающий. И не было рядом того, кто смог бы укрыть его правую ногу. Да что там… не было и того, кто смог бы купить ему лекарство или поднести мокрое полотенце и уж тем более того, кто мог бы сделать ему чай с лимоном. Он лежал смертельно больной, а вокруг не было никого.
Лежал он и беспрерывно вспоминал, как, когда-то, покупал кому-то лекарство, подносил мокрое полотенце, готовил чай с лимоном и укрывал чью-то правую ногу. Он пробовал считать и всё сбивался со счёта, но потом точно вспомнил, что за всю свою жизнь он проделывал это сотни раз, и почему-то это всегда казалось ему таким простым и обязательным. Но тут же он думал и о другом. Думал, что очень ошибался: ведь если рядом с ним нет того, кто мог бы проделать эти вещи, значит это не так-то просто и совсем не обязательно.
Он смертельно болел уже несколько дней. От голода и постоянного жара у него практически пропало зрение. А может оно пропало от того, что он проплакал семь дней и семь ночей. А плакал он от того, что всё это время ему приходилось почти беспрерывно пялится на телефон и надеяться, что он зазвонит. Днём он плакал сентиментальными слезами, а ночью горькими, потому что слёзы от несбывшихся надежд всегда горчат. Теперь он уже не видел телефон. Но вслушивался в пространство: у него остался превосходный слух. Пространство отражало смех, гуляющих под окном, здоровых людей и не звонящий телефон.
И даже, когда он слушал телефон, он всё-таки думал. Например, ещё он думал, что он плохой. Ведь у всех и каждого есть тот, кто купит лекарство, кто поднесёт мокрое полотенце, кто приготовит чай с лимоном и укроет правую ногу одеялом. А раз у него нет, значит он плохой. Так он тоже думал. Он не был злой. Потому что если бы он был злой, он бы так не думал.
Так и лежал он: думал о разном, а ждал только одного. И почти ежесекундно просчитывал варианты: «кто же этот человек, для которого моё существование является необходимостью?». Вот, какой добрый был этот смертельно больной. И скорее всего именно поэтому, в тот самый последний вечер, о котором я вам рассказываю, он всё-таки дождался.
У него же остался хороший слух, поэтому он сразу услышал звонок в дверь.
Звонок и всё. И он больше ничего не думал. Перестал он думать. Зачем теперь было думать, если ответ на его вопрос стоял за дверью? Вот он и не думал.
И тогда он встал. Да! Клянусь вам, этот смертельно больной, у которого семь дней и семь ночей мёрзла правая нога, встал! И пошёл. А вот когда пошёл, тогда снова начал думать: «Кто-то всё-таки купит мне лекарство, кто-то поднесёт мне мокрое полотенце, кто-то приготовит мне чай с лимоном, кто-то…» Так думал он, не переставая, и шёл. Твёрдыми, уверенными шагами, не спеша, шёл он по направлению к входной двери. В ту секунду он абсолютно точно знал, что этот «кто-то» его обязательно дождётся, а раз знал, так куда ему было торопиться? Он смаковал это знание и всё шёл… и шёл… так уверенно, что почти уже плыл. А всё потому что он шёл навстречу тому, для кого его существование являлось необходимостью. И я уверяю вас, что пока он шёл, он был уже просто «болен». В тот самый момент «смертельно» отвалилось, как будто его и не было. Болен! Простужен! Простужен!!!
И тогда он дошёл, просто простуженный, окружённый молочной дымкой – такой, какая бывает только в кино, перед счастливой развязкой – и торжественно открыл дверь:
- Вы с ума сошли?! Что вы себе позволяете?!! У меня вся квартира в дыму!!! Я предупреждала?! Я вызываю милицию! – визгливо орала крохотная пожилая бабёнка.
Потом эта бабёнка, безусловно, ещё что-то орала, но наш смертельно больной в ту секунду оглох. Он захлопнул дверь. Дополз слепым, глухим и смертельно больным до своей мокрой постели, кое-как зарылся под негреющее одеяло и…
В тот последний вечер он сгорел, так и не успев согреться.
Позже, его обвинили в собственной смерти. В Деле так и написали: «Неосторожное обращение с огнём».
2005 г.