Из поэмы «Монополия»
1. Пастораль
Поле, яблоня, душица.
Белый звон, белый звон.
У опушки копошится
Аполлон, Аполлон.
Под томленьем сенокоса
Вянет грусть, вянет грусть.
Уроню (случайно!) посох -
Рассмеюсь, рассмеюсь.
Фавн мой посох осторожно
Подберет, подберет.
И смущенно козьей ножкой –
Взад-вперед, взад-вперед.
Два рожка. И взгляд проказлив.
Чуть дыша…Прыг, душа!
От оргазма до сарказма
Только шаг. Только шаг.
2.
Укрыть обильным матом.
Дебильно улыбнуться.
И ненароком в НАТО
вступить. На жести блюдца
в летающей «тарелке»
зеленым расписаться:
«Я здесь была. Я – Стрелка
(до полного абзаца)».
А можно громко клацнуть
затвором в морду касты,
как те полукрасавцы
в железно-синих касках.
Но лучше – встать из комы
искомой, как Елена,
уйти во вне закона,
страниц, границ, вселенной.
3. Антипод
Он встал очень рано.
И взялся за краски,
не выпив свой чай,
не накинув хитона.
А искры скользили
меж кончиков пальцев,
а слева – ребро
выпирало из тела.
И прыгала кисть,
будто белка по веткам.
И прыгали черти
из форточки на пол.
И сутки срастались
с эпохами эры.
И Он вырастал,
точно Древо Познанья.
(Листы разлетались,
сплетаясь с легендой,
открытыми ранами,
рамами взглядов).
На холст выходила –
холодная пена.
Из пены не вышел никто.
Ни намека.
И стекла покрылись
испариной стона.
И стены покрылись
решеткой царапин.
А в дальнем углу
прижимались друг к другу
Вселенская Боль
и Вселенское Счастье.
Но пламя не пыхнуло
жертвенным чадом,
и страх не ушел,
как пресыщенный хищник.
И пена бесплодно
бежала с полотен.
И Он был, как страх
и полотна, Бессмертен.
Он полз по паркету -
бесцельно и долго,
меж мыслей
и смутных обрывков
проклятий.
А слева пекла
и просилась из тела
созревшая и
Непосильная Ноша…
Он понял, когда
опустел пятый угол,
и дождь застучал
по спине четверговой...
Отверженный чертом,
покинутый Богом,
привстал на колени
и зло улыбнулся,
нащупав ребро,
как ответ на загадку,
рванул – и посыпались
звезды и башни;
шагнул – и куда-то
дороги взметнулись,
и яблони взмыли
до самого Неба.
И грянули трубы.
И земли очнулись.
Он нянчил ребро,
пеленал в безупречность.
Он слышал, как бились
артерии, вены,
едва прикрываясь
доверчивой кожей.
…Чье сердце училось
пороку и ритму
у сердца Его?
Чье дыханье врастало
в яремную ямку,
и руки хватали
то шею, то плечи,
то жаждали плоти?..
Пространство и время
скользнули сквозь пальцы,
расплавились трубы,
растаяла пена…
Он больше не думал
про холст бесполезный,
углы и круги,
небеса и застенки.
Он знал, что отныне
и впредь не бессмертен.
А Женщина встала, оделась
и вышла.
4.
А хочешь, я расскажу тебе
по дороге на…, как все было?
Как запуталась куколкой в собственной жути,
превратилась в крылатое быдло.
Как писала гелевой ручкой
свой первый «звездец» в тетради.
Как поняла, что лучше
быть не бабой, а вечной бл...дью.
Давно ли вырублен Шервуд?
И стали мужьями кретины?
Уже ль и меня
препарируют черви
со школьной скамьи подсудимых?
Кто я? Сырьевой придаток?
(Или – придаток фаллический?)
Плакать так сладко патокой
на обух приличий!
А хочешь, я расскажу тебе?..
А лучше заткнусь, разрешу раздеться…
Нет тебя… на маршруте
от остановки до остановки сердца!