Фото автора.Берег реки Казанки вблизи посёлка Крутушка.
Щетиной многоцветной на волевом подбородке исполинского холма-великана
открылся взору осенний пролесок, рассечённый напополам глубоким оврагом.
Карнавальной маской из разноцветных листьев-фантиков густо залеплены отроги,
свободные от поросли. Неспешно продвигаюсь вглубь.
Мой пёс Гринч, привыкший чувствовать под собой твердую почву,
выскочив на губчатый пружинящий ковёр, вдруг присел,
по-цирковому подняв вверх правую переднюю лапу, как бы извиняясь за вторжение.
Вперёд, дружище! Не робей! Это нам с тобой постелили дорожку.
Совершенно обескураженный нестройной гаммой четвертьтоновых звуков
и сонмом запахов октябрьского девственного леса, вдруг обрушившихся на него,
собака медленно следует за мной, то и дело останавливаясь и поднимая морду вверх.
Ощущение неискушенного зрителя, вдруг попавшего в самый центр оркестровой ямы
в момент подстройки музыкальных инструментов.
Уши овчарки, словно исправные радары, медленно и асинхронно вращаются
по вертикальной оси, чутко реагируя на малейший скрип
притулившейся к берёзе субтильной сосёнки, зигзагообразное,
пропеллерное падение уснувшего дубового листа.
Собаки слышат ультразвук и реагируют на него.
Вот Гринч метнулся в сторону, ударив передними лапами, как заяц по барабану,
о трухлявый, напитавший своим соком семью вешенок, еловый пень с зелёной бородой.
С противоположной незапланированному вторжению стороны убежища,
из запасного выхода, вздыбив склеенные между собой, чуть подмёрзшие
хрустящие листы, наружу выскочила юркая мама-мышь.
На минуту замерла в стойке, наморщив гуттаперчевый носик,
распушив редкие белёсые усики, плотно прижав к затылку маленькие ушки и раздув шею.
Ну, прямо – заморский мангуст! В глазах, агатовых бусинках – отражается тучка-овечка,
высвеченная изнутри лучами уже остывающего солнца,
зарывшегося вглубь косматых ланит пепельно-серого облачка.
Ещё секунда, и светило выкатилось на сине-дымчатый простор небосвода.
Ожил и преобразился лес. Но, как-то странно – не сразу, а будто на проявляемой
в фотолаборатории цветной фотографии. Вспыхнул яркой маслописью наш ковёр
под ногами; россыпью диамантов умопомрачительных оттенков заиграла утренняя роса
на кончиках иголок красоток елей, вдруг забывших про свою стыдливость,
приподнявших прозрачными пальчиками за самый краешек выше колен
свои тяжёлые малахитовые юбочки. Лёгкий ветерок, словно взмахом
дирижёрской палочки оживил, тотчас успокоил и привёл в готовность оркестр,
неслучайно собранный из профессиональных музыкантов, и…
фантастическим фимиамом в наши уши и ноздри потекла музыка…
Гринч, забыв про мышь, тихонько заскулил и, вдруг… лег.
Наверное, я тоже научился чувствовать ультразвук.
Цветомузыкальные симфонии Скрябина в современной трактовке,
с применением лазерной светотехники, - грубая пародия на то,
что я увидел и услышал в то утро. Каждый обертон кроме звучания –
имел свой неповторимый запах. Божественная гармония звука, флюидов
и тактильных ощущений. Соло на духовых инструментах,
в зависимости от направления ветра, исполняли сотни дупел флейт-деревьев,
фаготов, английских рожков, тромбонов и туб, мастерски настроенных Создателем.
Оцепенев от восторга, мы внимали нежному перезвону челесты опавших,
покрытых корочкой льда листьев берёзы, попеременно разрывающих ледяные оковы;
крещендо малого барабана, профессионально чётко озвученному чёрным дятлом
на старой кадушке-липе; сухому звуку маракаса трещётки-сороки;
виртуозным пассам струнной группы в составе клёнов и молодого орешника…
Апофеозом симфонии была кОда – непостижимый по человеческим меркам
органный аккорд с небес, за минуту покрывший нас, восторженных зрителей,
чистыми белыми нотами. Забыв в концертном зале своё
наполовину заполненное опёнками лукошко, я возвращался домой молча.
Всегда не в меру подвижный и энергичный пёс,
мягко ступая по первому в своей жизни снегу, тоже был молчалив и спокоен.
Сегодня сон его будет крепким и безмятежным…