Начало десятого, утро, моросит привычно, сонно к метро по Сретенке покуривая первую за день. В подземке мраморный, прелый шум заложил уши, в глотке ссохлась слюна и от табака натощак ноют зубы, ничего определенного, по платформе взад-вперед, вскользь щурясь в муть трещин мрамора, коричневые разводы кляксами бесформенных узоров на спиле столба. Жду состав. Вагон, полупустой, полый, пустой, на полу газета с отпечатком подошвы, по стенам налеплена реклама горчичником, эдакий компресс отупелого тепла, можно по пол часа к ряду пялится на брендовую улыбку или мысленно повторять контур пивной бутыли, ничего. Благо с собой книга, все что могу – попытаться читать, стараясь расшевелить ржавый механизм мозга. Открываю ее на заломанном угле страницы, ход вагона качает слова, вверх вниз вверх, подрагивая снуют буквы, хватаю каждую взглядом, пришпиливая к поверхности листа, слова отчаянно вырываются, скачут в черный тоннель. Мне потребовалось две станции чтобы абстрагироваться от внешней действительности, уложив шум поезда на фон. Стоп, станция.
В вагон затекла молодая пара с ребенком в коляске. Ей на вид около двадцати, лицо бледное, заспанное, безымоциональное лицо потасканной девочки, волосы крашены бледно бежевым в серость, с отливом выцветшей синевы прядями, тусклая, ломкая солома, невзрачная кожа лица, юная и холодная одновременно, с налетом красоты, с намеком на красоту, вялую, дряблую красоту пожелтевшего глянца. Точка пирсинга в бок переносицы, куртка какого-то неопределенного цвета в тон темным джинсам что ниже колена чернеют гармошкой кожаных сапогов, остроносых ‘казаков’. В ее облике черствость. Он стоит рядом, рядом с ней, но не с ней, отдельно, стоит рядом. Он старше, при этом свежее на вид, высокий, держит осанку, на нем куртка, джинсы синие, спортивная обувь, руки он держит в карманах. Нарцисс с физиономией овоща. Напротив девушки рыжая коляска, маленький мальчик в дутом комбинезоне, с розовыми дутыми щечками, пристегнут ремнями безопасности к рыжей конструкции.
Хлопнули двери, поезд тронулся с места. Пассажиры сохраняют молчание, вяло покачиваясь в креслах под колыбельную тоннеля.
Пара не разговаривает, они не смотрят друг на друга, синхронно извлекая из карманов шарманку плейеров, каждый свой, дублируя друг друга, затыкают уши пластиковыми затычками, и так застывают. Я сижу левее, на правом, ближнем к ним, крае трехместной лавки, возобновляю чтение, боковой обзор выхватывает черные сапоги вблизи колеса коляски. Состав теперь набирает ход, меняя гул синхронно скорости. Сквозняк вдарил в открытую форточку, и тут же резкий, тухлый запах донесся до обоняния. Нокаут в ноздри. Вперед, взглядом прямо перед собой, люди напротив по прежнему бездыханно вкопаны в позу сидя, не шевелятся, кажется не замечают громкой вони. Наблюдаю молодую чету, молчат, лицо девушки синюшно бледное, она уставилась в абстрактную точку перед собой, он также вкопан, также бледен, ребенок в рыжей коляске разглядывает лампу на потолке, двигаются только его зрачки. Вдруг догадываюсь, понимаю: пахнет протухшим мясом, гнилая плоть смердит, они, бледнолицы, бездыханны, трупны, запах определенно исходит от них, смотрят сквозь, молча, лица ничего не выражают, лиц нет, есть кожа на скулах, нос, брови, припухлости губ, есть темная куртка и сапоги, есть рыжая коляска и дутый комбинезон пристегнутый ремнями, руки в карманах, плоские силуэты зеркально отражены в черном стекле дверей вагона, они пялятся в собственные тени в стекле, на полу тени отсутствуют, лампа долбит ядовитым электричеством с потолка, двигается вагон и зрачки мальчика. Он смотри на лампу. Они рядом, трое, три, вместе, друг с другом, около, но отдельно, стоят рядом.