Андрею Головину
1
…и с первой буквой грянул свежий гром.
Доколе звезд не счесть на млечных сферах –
рубить остаток ночи топором
и мчаться к галереям универа,
стирая сапогов волшебный хром!
2
От места, что мне дорого – пишу;
и вправду – каждой буквы злая сила,
втираясь к моему карандашу
в доверие – границы разносила,
как человек, владеющий ушу,
3
ломает доски или кирпичи.
Границы между временем и бытом
растерты в пыль при помощи свечи,
как светоча (в семнадцатом, забытом, –
в двадцатый к нам простершего лучи)
4
…Глаза не в праве воздух оценить.
Но чувство, недоступное уже так
лет десять – ткет неведомую нить
чтоб вышить свое имя на манжетах,
и упокой безвременный казнить.
5
Канал открыт, да катер на мели;
(нехватка средств, но думается все же –
его пески забвений замели),
и памяти, – что может быть дороже,
когда бортами трутся корабли
6
о плесень свай. Щербатых лестниц путь
(гранитный сонм вчерашнего надстроя),
плывущий вниз – мой друг, не позабудь!
…Осенний шум невидимого роя,
достигший нас, еще кого-нибудь
7
небесный свет... А где моя страна –
там тополь сразу стелет перегноем.
Любимый город – не на дождь, а на
культ осени – рабы твои – мы ноем,
как ноет на божницу сатана.
8
Но, все проходит. Ты – высоким лбом
доказываешь прихоти науки,
а я – молюсь на буквы о любом
лекарстве от петровской серой скуки –
мальчишка в сине-бело-голубом.
9
Когда же до весны уже рукой,
и гложет совесть вязкие сугробы –
ты мне вернешь заслуженный такой,
похожий на покой внутри утробы,
младенческий, божественный покой!
10
И город вскрикнет невскою трубой,
и заводскими к утру позывными;
на том и попрощаемся с тобой,
любезный друг, да трактами иными,
чем до сих пор, с обветренной губой –
11
рассеемся… Вокзальные – спешат,
мои – напротив, сильно запоздали.
Влетаю в транспорт, чувствую – душа
вдруг ожила… И медленными стали
минуты жизни в горле кукушат.