Александр Никитенко:
"Не Гавайи, не Майами,
путь полями сквозь весну.
Лужи полные с краями -
черви движутся по дну.
Обойду хоть всю планету -
только тут склоняюсь ниц.
Обожаю землю эту
пуще всяких заграниц."
Гады движутся по дну -
Ниц паду и зарыдаю:
Где найду я хоть одну
Землю, где червей без края?
Я не стану жить в Европе,
И Майами мне не впрок.
Навсегда останусь в жопе:
Это родина, сынок!
***
Александр Никитенко:
"...И полнолицая хозяйка
скрестила руки на груди...
...а на хозяйку у стола
нашло возвышенное что-то...
...На краткий миг отрешена,
хозяйка в даль свою летела,
внезапной музыки полна..."
Хозяйка ведьмою была.
Она схватила спинку стула,
взнуздала бодро и вспорхнула,
бедром отринув край стола.
Хозяин проклял день и час,
когда ей сделал предложенье,
надеясь видеть продолженье
в потомстве дивных губ и глаз.
И что теперь? Толста, свинота,
язык, как дрель , умишко мал.
И на нее находит что-то
не реже раз пяти в квартал.
Полна внезапной злобной силы,
летит, зараза, со двора.
А там хозяин точит вилы –
и матерится до утра.
***
Александр Никитенко:
"На водяру истратил десятку.
Причем последнюю, блин!...
...Принял стопарь – захотелось яичка,
сваренного в кипятке...
...Вот они – яйца –
вкрутую и всмятку –
в блеске облезлых витрин...
...И буфетчица, злая паскуда,
с этой черной дырой заодно!...
...Я ей больше не дам ни полушки"
На водяру истратил десятку,
а яйцо мое зуд распалил.
Расчесал его, вымесил всмятку,
ну вот только что не распилил.
Я врачам-паразитам не верю.
Не пойду к ним, уж лучше в кафе.
Прищемлю гениталии дверью,
успокоюсь под легким шофе.
А буфетчица тихо сомлела.
Незаметно пристроясь под бок,
стала мять мое грешное тело,
и шептать: подкрепись, голубок.
И сует мне – паскуда какая! -
приближая с заботой лицо,
незлобиво сопя и икая,
с их облезлой витрины яйцо.
Возмутился я подлой игрою,
застелил мои очи дурман.
Взял яйцо и сожрал с кожурою,
показав ей дырявый карман.
Я ей больше не дам ни полушки.
От обиды и гнева дрожу.
Ухожу из проклятой пивнушки,
как от черной дыры, ухожу.
Прочесавшись всю ночь, точно боров,
накатаю жене письмецо.
И, подмывшись, смиряя свой норов,
понесу в вендиспансер яйцо.
***
Александр Никитенко:
"Солнце пышет жаркой топкой
из глубокой синевы.
Паучок с зеленой попкой
вьет тенета средь травы...
...Как голодна! Худа! Грязны усы..."
Паучок с зеленой попкой,
стрекоза с невнятной сиськой
и я сам с голодной киской
вылезли из хляби склизкой,
сероводородной, топкой.
Вот, живем теперь на свете,
каждый день разят удары.
Я слагаю рифмы эти,
чтоб умножить гонорары
Ведь кому-то снятся бабы,
стол с закуской и со стопкой.
А ко мне приходят жабы
и паук с зеленой попкой.
***
Александр Никитенко:
"Я к стихам прикипаю кишками,
распаленным, как топка, нутром!..
...И пока ваша бледная муза
анемично пытается млеть,
вспыхнув, гасну я от перегруза,
успевая кого-то согреть..."
Загрузившись по самые брови,
прикипаю кишками к столу.
С вашей музой не будет любови –
вон, моя подметает в углу.
Анемичная, млеет от счастья,
ждет, когда раскалится нутро
чтобы в топку, пылая от страсти,
бледно-синее сунуть бедро.
Я успею – спалю без остатка
И потом, нарыдавшись с тоски,
потянусь облегченно и сладко
и засяду корябать стишки.
***
Александр Никитенко:
"Наевшись горячего супа,
он сел на скамейку в саду
и стал отрешенно и тупо
зачем-то смотреть на звезду..."
Наелся ботвиньи и каши,
хлебнул из графина бурду
погладил по пузику Саша
и вперился взглядом в звезду.
Ну что ей, космической дуре,
заботы поэта и боль?
Смешны ей наземные бури,
но есть от них спас – алкоголь.
Закон этот вывел он лично
и пьет во спасенье души.
Устроился в жизни отлично.
Есть каша? Наелся? Пиши!