Скрючившись калачиком на вскрипывающем диване,
Кутался трясущийся ошмёток плоти
В чудеса и аромат дурмана филигранный:
Пресмыкался я под опиумным гнётом.
В дальнем уголке плывущей комнатушки
Царственно, осанисто гримасничал Меркурий –
Сфинкс прирученный, – бросая безделушки
В пасть: загадки да огрызки гурий.
Ах, мой зверь! Божественно сошедшее с иконы
Личико, прижатое жгутами к монстру,
Шляпка-нимб разделанной аля’ форель Мадонны
Обрамляла рогоносного чела коросту.
Тельце лебединое играло перламутром.
Взмахивая кротко чуткими крылами,
Стряхивало в воздух сахарную пудру,
В ауру густую наряжаясь кружевами.
Словно на шарнирах лапищи паучьи
Гнутся; сокращаются, живут отдельно
Щупальца, шевелятся, отравою колючки
Грустно истекают на чугунные колени…
Ластится ко мне зверёк домашний,
О загадочном ведёт беседу,
Томно тянется, причмокивая страшно,
Сидя с сигареткой рядом, в пледе.
Весело смеялись друг над другом,
Вина дегустируя в свинцовых кубках,
С нами напивались слуги:
Пьяных червячков и шелкопрядов группки.
Лёгкие закуски: шоколад под мраком,
Холод губ под восковою плёнкой,
Алый трепет, полюбивший плакать
Искус глаз – искусный, тонкий.
Ах, Пика’ссо ножевых прикосновений,
Режь, терзай в агонии полёта
Страстно–деспотичных вдохновений,
Всхлипы-охи выхлещи по нотам
Оперы багрово-синих поцелуев…
Опиумный дым облизывает нагло
Нас, безумные движения колдуя,
В кукольном театре оседая влагой
Зыбкой, смазывает представленье
Рыщущих друг в друге менестрелей.
Дым рассеялся, забрав виденья…
Я обнимал свой труп окоченелый.