**
Не жаждут этого венца.
Всевышнего чело
его избрало ради нас
и кровью истекло.
Доколе жив Пилат в аду,
доколе есть тот ад,
венец терновый жмет ему.
И нет пути назад.
One crown not any seek,
And yet the highest head
Its isolation coveted,
Its stigma deified.
While Pontius Pilatus lives,
In whatsoever hell,
that coronation pierces him.
He recollects it well.
**
Смерть – это краткий диалог
меж плотью и душою.
«Стань прахом!» - Смерть велит, а Дух:
«Я верую в иное».
Смерть, усомнясь, продолжит спор,
но дух, устав от слов,
предъявит крайний аргумент
и сбросит свой покров.
--
Death is a dialogue between
The spirit and the dust.
“Dissolve”, says Death. The Spirit, “Sir,
I have another trust.”
Death doubts it, argues from the ground.
The spirit turns away,
Just laying off, for evidence,
An overcoat of clay.
**
О Смерть, открой врата!
Усталые стада,
свершив свой путь земной,
явились на постой.
В тебе – ночная тишь,
в тебе – надежный кров.
Ты так близка – не убежишь,
нежна – не хватит слов.
--
Let down the bars, O Death!
The tired flocks come in
Whose bleating ceases to repeat,
Whose wandering is done.
Thine is the stillest night,
Thine the securest fold;
Too near thou art for seeking thee,
Too tender to be told.
**
Я не видала моря
и пустошей в цвету,
но помню звук прибоя
и вересковый дух.
Я не была с визитом
у Бога в небесах,
но знаю: дверь открыта –
как будто дан мне знак.
--
I never saw a moor,
I never saw the sea;
Yet know I how the teather looks,
And what a wave must be.
I never spoke with God,
Nor visited in heaven;
Yet certain am I of the spot
As if the chart were given.
**
Небытие – врачует?
Не верю я сему,
ведь мертвому лекарства
пожалуй, ни к чему.
Небытие – взыскует
невыплату долгов?
Но в этой бухгалтерии
я не держу счетов.
--
Is Heaven a physician?
They say that He can heal;
But medicine posthumous
Is unavailable.
Is Heaven an exchequer?
They speak of what we owe;
But that negotiation
I’m not a party to.
**
В остекленевшем пути отражались
странники и стволы.
Воздух лучился веселым дерзаньем –
возгласами детворы.
Каждый шажок в оболочке вибраций
сухо взрывался и гас.
Острым курсивом внезапного счастья
прошлое вписано в нас.
--
Glass was the street, in tinsel peril
Tree and traveller stood;
Filled was the air with merry venture,
Hearty with boys the road;
Shot the lithe sleds like shod vibrations
Emphasized and gone –
It is the past’s supreme italic
Makes the present mean.
**
Мой клок земли дает плоды.
которых мне – с избытком.
Я с радостью несу дары
в соседскую корзинку.
Весь год снимаем урожай,
мороз нам нипочем:
мы зодиак закрутим вспять –
и – пашем, сеем, жнем...
--
The products of my farm are these,
Sufficient for my own
And here and there a benefit
Unto a neighbor’s bin.
With us ‘tis harvest all the year,
For when the frosts begin,
We just reverse the zodiac
And fetch the acres in.
**
Пусть надел мой неказист,
срок цветенья мал;
виноград мой и маис
жмутся среди скал.
От заботы оживет
мертвый солончак.
Пальм ливийских сладкий плод
произрос в песках.
--
On the bleakness of my lot
Bloom I strove to raise.
Late, my acre of a rock
Yielded grape and maize.
Soil of flint if steadfast tilled
Will reward the hand;
Seed of palm by Lybian sun
Fructified in sand.
**
Надежда – гость пернатый,
душа – ее насест,
щебечет, слов не зная,
и ей не надоест.
Ей сладко петь на ветерке,
и тяжкий нужен шторм,
чтоб заглушить ее напев,
овеянный теплом.
Поет она в суровых льдах
и в гибельных морях.
Но не попросит никогда
ни крошки у меня.
--
Hope is the thing with feathers
That perches in the soul,
And sings the tune without the words,
And never stops at all,
And sweetest in the gale is heard;
And sore must be the storm
That could abash the little bird
That kept so many warm.
I’ve heard it in the chillest land,
And on the strangest sea;
Yet, never, in extremity,
It asked a crumb of me.
**
Подобного Надежде
гурмана в мире нет.
Но, если приглядеться,
за трапезой – аскет.
Стол как для зимородка –
лишь на один присест.
И кажется нетронутым
всё то, что птаха съест.
--
Hope is a subtle glutton;
He feeds upon the fair;
And yet, inspected closely,
What abstinence is there!
His is the halcyon table
That never seats but one,
And whatsoever is consumed
The same amount remain.
**
Слышать иволги песнь –
заурядная вещь –
или Божий завет.
Птица равно поет
для себя и для толп,
дар ее – не секрет.
Только слух облачит
то, что свыше звучит,
в сумрак или во свет.
Значит, длится она
или пресечена –
сильной разницы нет.
«Песня льется в листве!» --
реалист скажет мне.
Нет, любезный!
В тебе.
--
To hear an oriole sing
May be a common thing,
Or only a divine.
It is not of the bird
Who sings the same, unheard,
As unto crowd.
The fashion of the ear
Atirreth that it hear
In dun or fair.
So whether it be rune,
Or whether it be none,
Is of within;
The “tune is in the tree”,
The sceptic showethe me;
“No, sir! In thee!»
**
Лучше всех музык – за это ручаюсь
я, искушенная в пении птиц, --
в песню песней преображаясь,
необычайные звуки лились.
В каждом коленце – затейливый росчерк,
и повторить его в точности мог
лишь композитор, божественный Моцарт,
тайну унесший за смертный порог.
Так младенцы, пока еще помнят
сладостный лепет Эдемских рек,
силятся ножкам вернуть окрыленность,
выдав невольно праматери грех.
Дети постарше толкуют привычно:
рай – просто миф, а досадный рассказ
об искушении Евы – лишь притча...
Впрочем, о музыке речь повелась.
Храм не услышит таких песнопений,
пусть хоть святой на хоры взойдет.
Звонница, что возвестит Искупленье,
столь оглушительно тишь не взорвет.
О, не забыть бы изгибов мелодий!
Буду их петь про себя без конца,
буду твердить, пока голос мой робкий
в хор не вольется у трона Творца!
--
Better than music, for I who heard it,
I was used to the birds before;
This was different, ‘twas translation
Of all the tunes I knew, and more;
‘Twasn’t contained like other stanza,
No one could play it the second time
But the composer, perfect Mozart,
Perish with him that keyless rhyme!
So children, assured that brooks in Eden
Bubbled a better melody,
Quaintly infer Eve’s great surrender,
Urging the feet that would not fly.
Children matured are wiser, mostly,
Eden a legend dimly told,
Eve and the anguish graname’s story –
But I was telling a tune I heard.
Not such a strain the church baptizes
When the last saint goes up the aisles,
Not such a stanza shakes the silence
When the redemption strikes her bells.
Let me not lose its smallest cadence,
Humming for promise when alone,
Humming until my faint rehearsal
Drop into tune around the throne!