Эта сука скулила три года (по весне вой был слышен сильней),
Выгрызая озонные дыры в днище доброй лодчонки моей.
То надеждой грозила оплошно, то ласкалась промокшим щенком.
Я отмою, ты станешь хорошей, накормлю, напою молоком.
Научу быть домашней и кроткой, цепь не нужно, гуляй до поры.
И лечила вином и стихами, но нарыв - он и в сказке нарыв.
Что тебя бедолага тревожит? Зверь, а тоже дрожит от немот…
А она воровала мясо из предсердия моего.
Ей бы в землю, таким там теплее: неживучим и шалым, слепым.
С ней бы тверже, да я не умею, тыща дней всё по скулам пыль
Разъедала, а всё же, надеже, злой мой цуцик, пришли времена,
Взял и умер, отмучась, и больше не тревожит ночами меня.
Я мудрее теперь и спокойней. Пёс – любимый и преданный друг.
Заперт двор, и капкан наготове от бродячих и бешеных сук.
Правда где-то раз в год, в полнолунье, отдаленное что-то болит.
Ничего, в ней осиновый кол вбит, защищающий лучше молитв.