Дышало время холодом каленым,
Петляло солнце рыжею лисой.
А я носил моряцкие погоны
С веселой голубою полосой.
Но полосой отнюдь не голубою
Была судьба прочерчена тогда…
Над белой тундрой, над седой губою,
Над сонмищем немеряного льда
Звенели огнедышащие крылья,
Бурили высь турбины и винты.
И взором соколиным эскадрилья
Границу озирала с высоты.
Но я совсем не соколом былинным
С аэродрома плелся и входил
В гостиницу, где в крошках нафталина
Давно скучал парадный мой мундир.
Ревущей высью выжатый, усталый,
Я лез в его суконный холодок
И трясся на попутке в ближний, старый
Бревенчатый районный городок.
Там теплый дым над каждым вьется домом,
В резных узорах – каждое окно
Улыбчиво к приезжему любому.
Но мне тогда светило лишь одно.
Я по крыльцу ступал из вязкой стужи
И замирал, внезапно обнаружив
Себя среди особой тишины,
Где чистый запах домотканых кружев
Мешался с хмарью тиса и сосны.
В той комнате – что правильней светлицей
В былые величалась бы века –
Некрашеные пели половицы
Под древней пестротой половика.
В то средоточье света и отрады
Усталость и простуженность свою
Вносил я и мешком тяжелым падал
На красную дубовую скамью.
И женщина, забыв тетрадей стопку
На скатерти камчатой, кружевной,
Ко мне спешила радостно и робко
И тихо наклонялась надо мной.
И говорила, гладя позолоту
На якоре с плетеною каймой:
-Ну что ты нынче пасмурный, ну что ты,
Ну что же ты, ну здравствуй,
Сокол мой!
И слово «сокол» в северном, округлом
И окающем женском говорке
Мне пело о крыле моем упругом,
И просыпалась мощь в моей руке.
И острый, словно свежая осока,
Полночный шепот веру мне дарил,
Что я и впрямь – слегка уставший сокол,
В котором дух над плотью воспарил.
И до утра, пока последней змейкой
Не уползала с улицы метель,
Висела рядом с белою шубейкой
Колючая моряцкая шинель.
Давно я не ношу ее…
Иная
Пора настала сердцу и уму.
Спроси: к чему я это вспоминаю?
Да только лишь, наверное, потому,
Что ни любить, ни жить не смог я выше,
Чем той, уже далекою, зимой.
И сколько нежных слов от женщин слышал:
А помню только эти:
«Сокол мой!»