1.
Говори о чайках, что летят сейчас
в светло-синем воздухе над темно-синим морем.
2
Музыка, что сильней, чем дыханье, но слабее, чем ветер -
зачатки музыки или зачатки речи,
бормотанье, проговариванье бессознательного,
буквы скал и воды,
слова всех стихий и наши слова.
3
Скалы под обрывом, будто собачьи головы;
превращаются в рыб
и ныряют.
4.
Звезда над островом Монхеган, океанская звезда,
фонарь, который никто не держит,
тебя сносит,
тебя тоже сносит с курса;
ты – желанье, ярко светящее из темноты,
если там есть желанье, или хоть знак, что было желанье,
хоть один из знаков того, что было желанье.
5.
Море шуршит и шуршит листвой.
Раньше было дерево-отец,
мы, сидя под ним, пели наши песни.
6.
Быть вечно юным – не греет.
У суровых сапфирных вод
старики коротают время
за выбеленными солнцем камнями.
7.
Когда воробей поет, он стоит сотни чаек.
Чайка сидит на трубе над крышей,
передразнивает индюка, задирает ворону,
все на разные голоса.
Воробей поет своим голосом, просто так.
8.
Смотрят на мир, словно играют гаммы
или зубрят мотив.
Но взгляд на море - джазовая импровизация.
9.
Этому миру под быстрыми облаками суша и море,
дни и ночи, ветра и затишья нужны, чтобы делать
все больше дней и ночей, облаков и миров.
10.
Чтоб изменить свою природу, мало cменить мысли и
освободиться от тела, нужно почувствовать то,
что тело мешало почувствовать,
то, что чувствует природа вокруг тебя;
чувство лодки, разрезающей синюю воду
11.
Стебли скрюченного от жары подорожника
у озера Пемакид
стали теперь холодны, концы серебрятся.
Луна после солнца - словно французские переводы русских стихов.
12
Среди елей везде похоронены солдаты:
Хью Марч, сержант, красномундирник, убит
у форта вместе со взводом
Среди елей везде похоронены ели.
13
Преврати морскую поверхность в песчаную розу.
Разбрызгай по небу искры узоров.
Израсходуй всю соль.
14.
Слова делают чувства острее.
Скажешь – «слюда сверкает»,
«трепет травы», «на упавшем стволе паутина» –
зрачок расширяется, видит зорче.
15.
Самый дальний остров и его житель
раскладывают синеву на небо
и море, что порознь удерживает
лишь божья милость, оба
отмыты до белизны.
16.
Все сильнее бьет колокол моря,
все сильнее бьет море,
берет глубокую ноту
колокол на соборе моря -
святой покровитель ритма.
17.
От силуэтов сосен в дверь и сквозь стены
пробирается запах хвои, на котором настоян простор.
Даже сон засыпает.
18.
Сильный отлив, мелководье, жгучее солнце.
Глубокая тень набегает.
Дамарискотта та-да-ди
19.
Один мальчик забрался в лодчонку,
другой проплыл под ней. Полный вперед,
корабль с экипажем, венец дел человеческих,
куда там Неаполю.
20.
Казалось, ты видел, что это блещет медь,
свет солнца от дымки покраснел, как пламя костра.
Ты видел, как грот-мачта, сужаясь, сходит на нет,
не уклоняясь ни на волос,
и четко очерчены шары на ее канатах.
Еще не пора понестись, очертя голову.
С английского
Variations on a Summer Day
I
Say of the gulls that they are flying
In light blue air over dark blue sea.
II
A music more than a breath, but less
Than the wind, sub-music like sub-speech,
A repetition of unconscious things,
Letters of rock and water, words
Of the visible elements and of ours.
III
The rocks of the cliffs are the heads of dogs
That turn into fishes and leap
Into the sea.
IV
Star over Monhegan, Atlantic star,
Lantern without a bearer, you drift,
You, too, are drifting, in spite of your course;
Unless in the darkness, brightly-crowned,
You are the will, if there is a will,
Or the portent of a will that was,
One of the portents of the will that was.
V
The leaves of the sea are shaken and shaken.
There was a tree that was a father,
We sat beneath it and sang our songs.
VI
It is cold to be forever young,
To come to tragic shores and flow,
In sapphire, round the sun-bleached stones,
Being, for old men, time of their time.
VII
One sparrow is worth a thousand gulls,
When it sings. The gull sits on chimney-tops.
He mocks the guinea, challenges
The crow, inciting various modes.
The sparrow requites one, without intent.
VIII
An exercise in viewing the world.
On the motive! But one looks at the sea
As one improvises, on the piano.
IX
This cloudy world, by aid of land and sea,
Night and day, wind and quiet, produces
More nights, more days, more clouds, more worlds.
X
To change nature, not merely to change ideas,
To escape from the body, so to feel
Those feelings that the body balks,
The feelings of the natures round us here:
As a boat feels when it cuts blue water.
XI
Now, the timothy at Pemaquid
That rolled in heat is silver-tipped
And cold. The moon follows the sun like a French
Translation of a Russian poet.
XII
Everywhere the spruce trees bury soldiers:
Hugh March, a sergeant, a redcoat, killed,
With his men, beyond the barbican.
Everywhere spruce trees bury spruce trees.
XIII
Cover the sea with the sand rose. Fill
The sky with the radiantiana
Of spray. Let all the salt be gone.
XIV
Words add to the senses. The words for the dazzle
Of mica, the dithering of grass,
The Arachne integument of dead trees,
Are the eye grown larger, more intense.
XV
The last island and its inhabitant,
The two alike, distinguish blues,
Until the difference between air
And sea exists by grace alone,
In objects, as white this, white that.
XVI
Round and round goes the bell of the water
And round and round goes the water itself
And that which is the pitch of its motion,
The bell of its dome, the patron of sound.
XVII
Pass through the door and through the walls,
Those bearing balsam, its field fragrance,
Pine-figures bringing sleep to sleep.
XVIII
Low tide, flat water, sultry sun.
One observes profoundest shadows rolling.
Damariscotta da da doo.
XIX
One boy swims under a tub, one sits
On top. Hurroo, the man-boat comes,
In a man-makenesse, neater than Naples.
XX
You could almost see the brass on her gleaming,
Not quite. The mist was to light what red
Is to fire. And her mainmast tapered to nothing,
Without teetering a millimeter's measure.
The beads on her rails seemed to grasp at transparence.
It was not yet the hour to be dauntlessly leaping.