Незатеплённая свеча,
покои в талом полусвете,
отец сидит на табурете
и молча смотрит, и молчат
часы настенные,
и век,
сбежавшая из крана капля,
летит,
и день
как будто цапля
пролетной жизни имярек.
Он курит сизый беломор.
Сны мцыри вещего тумана
его тревожат и дурманят,
ведя безмолвный разговор
о бездыханном полусне,
по брайлю, ощупью лица,
со мною, алчущим сосца
нездешней истины извне.
Как дух мятежный,
ворожит,
глаза его почти незрячи,
их, верно,
где-то совесть прячет
в ночи,
на время одолжив
кровоточащие стигматы,
и белым телом кулича
врачует душу,
волоча
тяжелый перечень расплаты,
за жизнь
на кончике пера,
в неутолимой пантомиме
в крови чернил,
неотвратимо,
как Елеонская гора…