Когда отмирает бывшее прежде живущим,
Когда стебель рвётся и голос хрипит издыхая,
Любой олимпиец из тех, что блуждает по кущам,
Улыбкою грустной докажет несбыточность рая.
Летейские воды задумчивы, бреги пустынны,
Но сколько подёнщиков страждут вернуться назад!
Здесь зам по хозяйству – доверчивая Прозерпина,
Прелюбы творящая. Видимо, здесь самый ад.
Холодные своды, что выше последнего неба,
Холодное море, что глубже морей на земле.
Во рту мертвецов – ни слюны после пресного хлеба,
Ни мака забвенья. Их лица в остывшей золе.
Тот мёртвый герой, что ответит друзьям Одиссея,
Как жизнь после смерти идёт, – им ответит плевком.
А солнце снаружи, лучи свои спелые сея,
Нить освещает прядильщиц. Вообще, поделом
Достанется этим спесивцам с натурою песьей.
И скрежет зубов им заменит их милый уют.
…Парит Трисмегист, словно ангел в волнах поднебесья,
Но души его почитавших к нему не плывут.
…Иной олимпиец приделает важную мину
(Допустим, Гефест) к озарённому солнцем лицу.
Бессмертным – тоска вечной жизни. Столетия минут –
Тоска забытья в вознесённых молитвах Отцу
Недавних язычников вдаль уведут новой тропкой.
И рядом пойдут Трисмегист, Аристотель, Платон.
И схолии будут расти непутёвою стопкой,
И станет грознее пожарищ священный закон.
И рай в себя вместит всех праведных и справедливых,
Их души в веках будут славить своё божество.
Забвенье падёт на поганых. И в мрачных извивах
Святых приговоров земное само вещество
Предстанет греховным, таким, что не стоит прощенья.
И – головы с плеч. И пылают большие костры.
Взрастут семена на костях, и для рыцарей правого мщенья
Хлеб станет опорой, мечи их пребудут остры.
Бурьян забивает скамьи прежних амфитеатров.
Низвергнутых идолов мрамор сокрыт под землёй.
Не терпит святой инквизитор любых адвокатов…
И воздух мешается с новою, вражьей золой.
Всё так. Эта будущность тронет распадом
Гармонию мира. Погубит. Растопчет. Сметёт.
Но истина в том, что предстанет чудовищным адом
«Тот свет», как его богослов сам едва ли зовёт.
Тот свет, где мертвец пожирается, крошится вечно
Несносными муками, страхом, несчастьем, тоской.
Владычица ада мила и вполне бессердечна.
Её не изменят походы наверх за весной.
Ну что ж, позабытый Гермес, друг воров и учёных,
Неси кадуцей, неприметен для глаз простеца.
Мы – тени твои, в наших душах, ничем не смущённых
Провидится новый рассвет как начало конца.