Что ты помнишь? Сплин осенний, день промокший
и в углу слегка пожухлую монстеру?
А фиалку на окне? Твой взгляд не мог же
фиолетовое не узреть на сером?
Тяжесть желтых штор, впитавших столько дыма,
Сколько впитано лишь легкими моими?
Что еще ты помнишь? Зеркало, в котором
вся от прядок золотых, до голых пяток
ты порой мелькала отраженьем скорым,
суетливо приводя себя в порядок?
А в пыли под шкафом мышки писк нелепой,
рисковавшей ради пресной крошки хлеба?
Ну, а ты? Какою крошкою манило
в катакомбы эти строгие тебя-то?
Говорят, что есть на все одно мерило,
но при этом я краснею виновато.
Просто выпало не в спальне, не на ложе
постигать тебе науку сладкой дрожи.
Есть ли разница, во что спиной впервые
ты упрешься, в безвозвратность смело ринув? –
в стену, в пол, в стеллаж, в столешницу, в дверные
ли проемы или в мягкую перину?
Ты, быть может, чересчур была красивой,
чтоб начать с такой превратной перспективы?
Что-то помнишь ты еще? И всплеск восторга?
И объятия, и ритмы нежных стонов?
И, как жертву хану, золотую горку
из колец, часов, сережек и кулонов?
Ты б, наверное, забыла, если б только
в жанр трагедии всей жизнью ты не вторглась?
Ты б забыла, как забыли все те вещи,
что мы бросили в местах безмолвных нынче;
ни о чем не вспоминают, с ними вечность
тихо шепчется – не куксится, не хнычет
и вопросами не мучит. Спят запоры,
стулья спят, столы и пыль на желтых шторах.