Шерстяная нитка, из которой
вяжется канун моей зимы,
тянется от вспыхнувшего спора
спички и обуглившейся тьмы.
Спор давно угас, и даже слово
веет мятным холодом во рту –
цвета серебристо-голубого,
толщиной с чернильную черту,
третий вечер вьётся эта нитка,
третий вечер близится канун.
Все свои октябрьские убытки
в лужах сосчитало много лун,
все свои не первые утраты
лес оплакал мёртвой тишиной,
и осталось шерстяную дату
мне отметить в осени земной.