Подвал, покрытый ржавой жестью
И захламленный коридор
Милей мне, чем отель «Мажестик»,
Здесь в воздухе витал задор.
И словно амулет нательный,
Что через кожу вросся в сердце,
Мне влажный аромат котельной,
Той, где отсутствовала дверца.
А помнишь как из целлофана
Импровизированной ширмой
Он вход завесил. Целовались
Тогда и впитывали ширь мы
Двух тел нетленного сплетенья
Под водку, майонез и хлеб.
Вот эти памяти виденья
Хочу я выплеснуть взахлеб.
И время – вентилятор грубый
Не высушит тех дней мазки.
Ни те ветвящиеся трубы,
Ни сушащиеся носки.
Нанизываю, как на бусы,
На нить дрожащую зрачков
Я лица пьяных белорусов
И пенье за трубой сверчков.
«Какая же галиматья», -
сказал бы мне Гарсия Лорка.
Но таз зеленый для мытья,
Над полом кран и привкус хлорки
Овеивались для меня
Поэзии прозрачной дымкой.
Подвал притягивал, маня
Звенящей лысиною Димки.
Его мы звали просто Димыч
(Фамилия была Измиров),
Хоть на дыбе меня ты вымучь,
Но я не видел ярче мира,
Чем тот, который создал он
В уютной тесноте подвальной,
Где был всегда гитарный звон
И ураганы песен шквальных.
Где не выискивали лексик,
Не лили на слова шампунь,
Где чуткий великан Алексий
И светлоглазый добрый Пунк
Свой голос в воздух заплетали,
Творя всамделишные руны
И в мягком роке и в металле
Душа царапалась об струны.
Здесь напоказ волос не рвали
Под светом лапочки неяркой
Наверное, про ту нирвану
Орал Алексий под боярку.
Один глоток менял реальность
И ты передавал стакан,
Ориентиры все терялись
И на тебя покой стекал.
Здесь было так нетрудно спеться
В секунду в ритм попасть могли мы,
А в макароны вместо специй
Свой свет и душу сыпал Димыч.
Как сладки самокрутки были
Из строк обрывочных газетных,
А дополнял уют кассетник,
(Его по пьянке раздолбили).
И солнце здесь свое сияло,
В глубинах зеркала стенного,
Оно плескалось и смеялось,
В себя перетекая снова.
Оно не резало сетчатку,
Вливаяся в стаканы глаз,
Тая в своих лучах зачатки
Космических туманных масс.
И здесь распахивались свету
И открывали целый мир мы…
Теперь того подвала нету,
Теперь там дверь какой-то фирмы.
Как нищий, старый и горбатый,
Прокралась в сердце мне печаль,
Грусть по подвалу на Арбате.
Обшарпанного кирпича
Тех стен мне больше не потрогать
И в них уткнувшись, не поспать,
Не преступить того порога,
За коим шли минуты вспять.
Пространства будут изменяться,
Но словно муха в янтаре,
Мне голос Димы на заре:
«Костян, пойдем опохмеляться».
Пока я в жизнь не доиграю,
Пока ее не допою,
Я не забуду «андеграунд»
И тот челябинский июль.