XXXlll. В рабстве

Родедорм Лунадурн
                Группе Orphanage

Много дней назад ты в последний раз был здесь с той, кто сюда приходила когда-то...
Память о ней поблекла, разгладилась, выцвела — точно узор дорогих простыней
И рисунок обоев на стенах... Один лишь квадрат не утратил его с легендарной космической даты
Вашей встречи последней — в углу, где сменилось бессчётное множество календарей.

Её память должна быть сейчас ещё более спутанной и ненадёжной и странной.
Миловидные комнаты этого дома и вся ваша жизнь в ней уже растворились навек,
Превратившись в мечты о восторге и смехе — о чувствах настолько спонтанных,
И прекрасных, и чистых... Что слёзы стекают на снег.

Ты слыхал её стон из-за мёртвых преград — утомлённой от дней и препятствий...
Но распался воздушных шаров виноград, и всё так же ты думаешь только о ней —
                как она там, в рабстве...
— Как она там, в рабстве?

Ты открыл вино, чтобы хоть в этот день меньше думать о будничной жизни.
Никаких соседей нет, ты же знаешь не хуже меня, что найдёшь за последней стеной...
Там холодные ямы внизу, иной мир и всегда темнота. Там безмерно капризны
Ураганы, и холод, и смерч нежилой стороны недневной.

Но она ещё дальше... Не здесь, за стеной — неизвестно, в каком конце света...
И в какой стороне... И ты можешь лишь думать о ней.
Нет надежды на радость и жизнь под защитой печального вашего дома. И нет никакого секрета
В том, что ты не увидишь её до конца ваших призрачных дней.

Я теряюсь в догадках, за что её бросили в страшные копи,
Просто встретив на улице, подло поймав, увели от тебя в никуда...
Где она, много дней просыпаясь во мраке, не строила смутных утопий
О возможных побегах от каторжно-злого труда.

Их там много, их тягостный стон раздаётся по мрачным и бледным предгорьям.
Все, утратив надежду на свет избавленья и волю, надеждой на скорую гибель горят,
И поэтому тихие комнаты в доме твоём задыхаются от безысходного горя,
Днём — а ночью пусты и прохладны... В них люди лишь грезят, что спят.

В день 7-го ноября вы когда-то узнали друг друга, и под потолком этим белым
Призрачней гардин и рюмок вы, не отходя друг от друга, прекрасно любили три дня...
Очевидно-счастливая жизнь между вами продлилась дней десять. Увы... Дальше каждая осень жалела
О жестокой ошибке, ни в чём никого не виня.

...Ты разбил бокал — дрожь, неловкость, медлительность — всё это стало привычкой.
Просто ты представил — она тащит камни под бледным дождём. В гору, вверх. Её слабая плоть
Слишком чахлой уходит всё дальше, навстречу борьбе прозаичной...
Только нет рядом доктора — диазепам ей вколоть.

                — Может быть она пишет тебе, как горька её доля?
                — Может быть, подоспеет посланье как раз в эту ночь в Новый год?
                — Может быть, ты найдёшь её след и придёшь и избавишь от боли?
                — Может быть, этот будущий год без неё не пройдёт?

Не знакома ей горечь бесцветных палат — утомлённой от дней и препятствий...
Позабыт вашей детской мечты шоколад, но всё так же ты думаешь только о ней —
                как она там, в рабстве...
— Как она там, в рабстве?