Пьяные пророки

Симон Слуцкин
1.
Шесть часов утра.
- Облом. Надо вставать. Какой-то абсурд. Почему ночь называется утро?
Выхожу из парадного в тёмный мороз. Мимо проносится тень. Сосед. Я на четвёртом, он на седьмом.
- Привет,- отвечает моим голосом телесная сущность, ибо я сплю и видения не покидают.

Сон первый:
К трамвайной остановке со всех сторон стекается чёрные потоки, образуя колышущеюся колонию планктона. Подплывает огромная рыба, вместо внутренностей светящаяся пустота. Всеми жабрами рыба всасывает чёрную массу, среди которой обнаруживаю что-то знакомое. Это я, разомлевший в теплоте трамвайного планктона, а точнее, живущий во мне пророк Иона. Подплываем, справа, перед пещерой, где живёт гигантский монстр, поглощающий и выплёвывающий ежедневно двадцать тысяч маленьких пророков, возвышается бронзовая груда кораллов.

Открываю глаза.
Трамвай быстро пустеет. Людей поглощает воронка, на которую указывает большеголовый истукан, стоящий справа и поодаль.

Сон первый с открытыми глазами. Продолжение:
Тело движется во внутренностях дышащего жаром монстра, мимо литейного, мимо столовки, мимо забора с колючей проволокой. Вхожу на склад. Грузчики присели за ящиками и колдуют. Один из них стоит, уцепившись руками за крюк крана, раскачивается и бормочет. Воистину, всё от Господа, и не знаешь, когда придёт час твоего пророчества, и будет ли за что уцепиться, потерявшему силу телу, упадёт оно, взлетит, уподобившись пророку Элиягу, или плавно покачиваясь, устоит и завоет в нём страшным голосом неведомая душа.

- Здравствуй, Азик!
 Ты ещё не уехал в Америку, а я в Израиль, и мы можем ещё поспать. Целый час благотворного сна, больше похожего на реальность, чем та жизнь, которую мы прожили там, в далёкой стране, где властвует холодная, бесконечная ночь. В восемь утра сон закончится, жестяная дверь запоёт и запляшет под ударами парторга. Мы вскочим, как по команде. Я побегу по коридору открывать дверь. Азик быстрыми, точными движениями снимет со столов спальные принадлежности ( ватники, пальто) и разложит инструменты.

2.
-Доброе утро! Почему закрылись? – спрашивает парторг.
-Грузчикам кто-то сказал, что краски на спирту. Боюсь, могут забраться. Выпьют – скорую вызывать придётся, - отшучиваюсь я.
Парторг быстро раздаёт работу и убегает.
- Закройте дверь,- слышим из коридора его удаляющийся голос.
Азик кивает на банку с краской:
- Ну, тогда наливай.

3.
К десяти часам объявления готовы. Я заполняю кровью полуметровые буквы слова «совесть». Азик одевает пальто. Сворачивает готовую работу в рулон, говорит, что повесит, а потом займёт очередь в столовой. Исчезает. Я мою кисти, плотно закрываю банку с краской. Оставляю на вешалке бездыханным пальто и одеваю ватник. Выхожу в морозное утро.
Долгий рассвет помогает фонарям освобождать пространство от неустанного бдения тьмы. Радостно поскрипывает под ногой втоптанный снежок. Забор и колючая проволока отделяют тропинку от цеха, где работают ЗеКи. Ощущение воли, неужели оно возможно только по эту сторону колючки? Нет, просто я молод, сила и радость в избытке. Я бегу, пытаясь ухватить вылетевшую из груди птицу.
Огромная, лохматая тень из подземелья кидается сзади на незащищённое тело и вместе с ним валится в сугроб.

Сон второй:
Неведомая сущность парит в воздухе и сиротски глядит сверху на тело. Она наверху видит и слышит, как рычит собака, зажавшая в пасти запястье правой руки, как подходят люди, возбуждённо говорят, машут руками. Один из них, с явным удовольствием похлопывает и теребит холку зверя. Душа вспоминает, что есть я, но не оболочка, не тело, лежащее внизу на снегу, а некий абстрактный, некий космический, купающийся в бесконечности и принявший особую работу. Душа знает, что она, работа, не может быть сделана другим.

Открываю глаза. Повинуясь человеческой воле, лохматая морда, очень похожая на чёрта из преисподней, сдвигается в сторону. Яркий свет прожектора в орнаменте колючей проволоки бьёт в глаза. Чёрные силуэты людей закрывают собой края сумеречного неба.
- Вставай, падла, – слышу голос сверху из темноты. Я подчиняюсь и встаю.
- Руки за голову, - скомандовал тот же голос, но уже прямо в ухо. - Обыщи его.
Второй охранник, высокий и долговязый, шагает мне за спину, приседает, похлопывая по моим ногам и телу, встаёт и докладывает:
- Ничего нет.
Старший, коренастый, подозревая недоброе, заглядывает в мои ещё не озлобленные глаза. Явно, не признав во мне заключённого, чисто машинально спрашивает.
- Ты откуда?
- Оттуда, - я показываю рукой на склад и чувствую боль, пронзившую запястье. Задрав рукав, обнаруживаю след от зубов собаки. Обхватив больное место левой ладонью, пытаюсь сжать кулак. Боль резко усиливается.
- Кем работаешь?
- Художник – оформитель.
- Куда бежал? Зачем?
- В столовую,- и я снова показываю, но на сей раз левая рука поддерживает и сопровождает правую.
Оттуда, куда я обратил руки, подступает давящая тишина. Она была долгой, уже сон стал было уводить сознание мягкой рукой, неспешно разворачивая мысль внутрь, как вдруг коренастый наследник Революционных перемен, нисколько не смутившись, выдавливает из себя:
- Извини, парень, промашка вышла!
Всей спиной, чувствуя смущенные взгляды охранников, я плетусь обратно на склад. Вхожу внутрь, в тепло, аккуратно снимаю ватник и осматриваю запястье руки. Через минуту подходит парторг. Я рассказываю ему о происшествии. Вскоре, мы стоим в кабинете перед начальником склада.
- Смотри, Петрович! Они уже начали рабочих собаками травить,- жалуется парторг.

4.
В кабинет врача заводской поликлиники я вхожу в сопровождении начальника цеха. Хирург осматривает руку и заключает.
- Укус есть, но перелома, трещины нет. Повреждение тканей незначительное. Больничный только на сегодня.
- Но он художник и рука правая, - пытается исправить положение начальник.
- Не знаю, в карточке написано такелажник.
Приговор эскулапа не устраивает моего опекуна, он возвращается с главврачом, который, даже не осмотрев руку, ставит диагноз:
- Производственная травма, сильный укус, значительное повреждение тканей и сустава. Больничный лист на неделю. Такую же справку о состоянии больного выдайте, пожалуйста, Николаю Петровичу,- и главврач кивает на моего начальника.
В два часа дня я уже дома. Рука немного болит. Неделя с полной оплатой, вот оно, счастье простого советского человека!

5.
Шесть часов утра.
- Облом! Надо вставать! Какой-то абсурд! Почему ночь называется утро?
Выхожу из парадного в тёмный мороз. Мимо проносится тень. Сосед. За неделю, что я был дома бывшие сны и видения превратились в реальность; одетые в чёрные люди, трамвай, памятник Ленина справа от проходной, литейный цех, столовка, забор с фонарями и колючкой, склад, на нём новый транспарант: «Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи». Внутри склада, за ящиками, грузчики опохмеляются и приветственно машут руками. Поднимаюсь по лестнице в мастерскую и кричу в открытую дверь.
 - Привет, Азик.
Ещё шаг и в узкой темноте коридора меня встречает призрак.
Сон третий:
.
Огромная, ростом до потолка, худая ворона, уперев в стены большие крылья, кивает головой с длинным клювом. Откуда-то справа свет и голос. Я узнаю его, это мой собственный голос.
- Не стоит пугаться добрых ворон. Бояться нужно живых, а не мёртвых.
- Спасибо, – отвечает огромная добрая ворона и приветливо кивает чёрной головой.

Яркий свет открывает глаза. В мастерской необычно свободно. Снимаю пальто и спрашиваю Азика:
- Когда повесили транспарант?
- Вчера. Один из такелажников упал по пьяне со второго этажа. Чуть не разбился из-за тебя.
- Причём тут я? Я всю неделю сидел дома.
- Как только ты рванул домой,- Азик кивнул в направлении кабинета начальника, - Петрович взял бумаги из поликлиники и с ними прямиком к начальнику охраны завода. Они договорились, и в пятницу грузовик с кирпичом, досками, фирменной сантехникой, благополучно миновав проходную, поехал в Гатчину, к Петровичу на дачу. Грузчиков там сильно напоили, и теперь всю неделю не просыхают.
- Откуда ты всё знаешь? - спрашиваю я.
- Народ,- Азик направляет палец вниз, как профессиональный актёр выдерживает паузу, и указывая тем же пальцем вверх, добавляет: - знает всё.
- Всё знает только Бог и пророки, - отвечаю я.
- Вот-вот, пророки, только пьяные.



1999.