Пропадаю ни за целковый,
ни за медный неменный грош,
зацелован и оцинкован
в эту нервную пальцев дрожь,
в нездоровое раздраженье,
на котором, как на дрожжах,
отражением пораженья
поднимается липкий страх.
Пропадаю ни в чет ни в нечет,
в черновую, верченую речь,
где слова, как икринки, мечет
вечной лирики рыба-меч,
ночь за ночью, за нерестом – нерест,
строчка к строчке, к зрачку – зрачок
так, пока не впадаешь в ересь,
пока в ереси не изверясь,
пока в слове не изречен.
Пропадаю в попсу и в пепси,
по частицам себя расклепив,
в тихих строчках любимых песен
замурован, как будто в склепе,
в океан спиритизма и спирта,
в эсперанто и аспирин,
в имитации лавра и мирта,
в сперму, «сперминт» и спертость перин.
По макушку в пространство вколочен,
так, что только звони в каланчу,
по полету тоскую, короче,
как голодный по калачу.
Только душно у стрелок в аркане,
плот на месте, хоть, вроде, гребешь,
задолбали бега тараканьи
и приелся трехмерный крепеж.
Пропадаю в безумный конвейер,
в пропасть ночи и в вечера пасть,
и бумажки сую по конвертам,
шанс лелея совсем не пропасть.
Безразличьем толпы оторочен,
истолчен в толчее, как Гаврош,
в зеркалах пропадаю, короче,
ни за свет,
ни за звук,
ни за грош.