Он звался Вечер и еще Потемки,
чуть хриплый голос, вязкий баритон,
в кашне грел нос и напевал негромко
под моросящий дождь, под серый полутон
уже почти совсем заснувших улиц,
чертил зонтом промокшим по песку,
на туче тень луны качалась, как на стуле,
совсем - совсем без сил. Как пистолет к виску,
приставлена полночи сердцевина.
Ты невзначай ушел, пробормотав мне:
- Будь!
Распятья фонарей крестили тебе спину,
и душной темнотой перехватило грудь.
Мне стало не хватать его кривых ухмылок,
его полутонов, его шуршащих шин,
тепло его ушло устало, и застыло
дыханье на стекле - дождливый паланкин.