Он к нам вошёл бочком
в сопровожденье мамы.
От мамы я узнал,
что сына звать Амант,
что в нём фамильный
и недюжинный талант,
и что отныне двор
ему заменят гаммы.
Десятков двух других
талантов повитуха
я трезво расценил,
что дело парня глухо.
Не без труда мамашу
выставив за дверь,
послушал гения...
Ни голоса, ни слуха.
На тысячу одна
такая хромота -
он на моё "та-та-та"
стучал "та-та-та-та"!
Пока я думал, что сказать
фамильной даме,
октябрьский дождь стекал
по переплётной раме
на подоконник,
где у мутного стекла
балбесов двое
чай вкушали с сухарями.
(Вот где я преуспел,
без скромности, -
в сноровке
из хлеба чёрного
при помощи духовки
вполне съедобный
изготавливать продукт.
И не скажу "по зову сердца".
Для страховки!
Чай был наш ритуал,
он оживлял урок -
талантам помогал
отсиживать свой срок)...
Я много раз бывал
в подобном переплёте.
Смягчить вердикт мой
не могла ничья слеза.
Он поднял на меня
калмыцкие глаза:
"А кто поёт, Вы всем здесь
сухари даёте?"
...
Воробышек худой,
он чист, как белый лист.
Бьюсь третий год с ним.
Злюсь.
В сердцах зову -
"Солист".