Вера смерклась, начались дожди
молодой апрель смывает старость-снежность.
Здесь, конечно, рифма по пути
лишь одна, так пусть и будет – нежность…
Вот не думал, что и сам застану
я себя рифмованно стенающим:
в строки понаплачу, подравняю,
как и подобает начинающим.
Но ни разу прежняя весна
так не запекала кровь любовью:
вот и зашагала лишь рифмА
мне навстречу верною свекровью.
Воробьишки - заклинатели ветвей,
что торопят листьев появленье, –
вы не знаете, что мне всего страшней
это именно пьянящее цветенье.
Ведь «весной до слёз счастья хочется»,
как в одноимённом фильме пели.
Только мой удел – одиночество,
слёзы не заметны за капелью…
КолыбЕлил, колыбЕлил ведьм
я своих, впадая в двоеверье..,
Но одна – в Париж, другая – здесь
за невнятно-суетливой скрылась дверью.
Обе каратистки, обе Веры,
чёрный пояс каждой – роковое
Чёрному подмигиванье сферы,
что считают богом иль судьбою.
Может быть, одна двоится так?
Ты спасай, сестра-шизофрения:
у поэта творческий верстак -
что в быту постель – плита могильная…
И брюнетки обе эти жарили
кровь мою в признаниях иссякшую:
мол, давайте будем лишь друзьями,
наших тел не трогайте изящество.
Словно отворил грудную клеть им:
нате, красавицы, видите сердце – берите!..
А ведьмы – коготками, наждачком да плетьми:
к чёрту, тов. Чёрный, с нежностью вашей идите!
Что ж – валяйте, закаляйте!
Стали стальнее станет поэта нутро –
блеском ослепит, уже не заглянете
вы в мастерскую, где «клава» сменила перо.
А по улицам – всё пары, пары…
Всё нормально, вроде б, на планете.
Кажется, любовь даётся даром
да и внешне даже на поэте
всё в порядке – по Тверской идёт,
волосы расчёсывает ветер,
знали б только, что в себе несёт
под джинсой и свитером в секрете…
Что ты возжелал, тридцатилетний?!
Уж не встретить ли в толпе любимой взгляд?
Мечешься как девка в первоцветьи,
а ведь мог бы быть давно женат.
Наказание мечтателю – жестоко,
ходит жизнь вокруг: ревнует, любит,
а поэт всё остаётся около,
и другим, похоже, уж не будет…
Было б двадцать, наказанье ведьм
враз продолжил: вены сёк бы лезвием,
но привык уже на сей процесс смотреть
я как скульптор: с каменным затвЕрдием
остриём борюсь, от глыбы отсекая,
лишнее, а главное - всё чётче,
жёстко из-под пыли выступает
революционный разработчик
слов, идей, окаменевших чувств своих
я сжимаю в кулаке булыжник -
получи же мир скупой витрин
счастий не моих! Швыряет книжник
буквы точно камни, время их
настаёт среди весенних песен,
я поэт, а вовсе не жених,
этим, как известно, интересен.
И летят в Париж мои слов@:
Оставайся, Вера, верной сербу.
Я ж серпу и молоту отдам
силы, с ними поведу беседу.
Я останусь верным революции.
Осетинская ли ждёт меня княжна
или к Вере первой потянуться
снова всхорохорится судьба –
что бы ни было - я твой солдат, Эпоха,
твой последний выживший солдат.
Как бы ни было на личном фронте плохо,
здесь уж не изволь-ка шаг назад.
зелень весенняя, знаю –
твоё меня поймает скоро пламя
как Жанну рыцарствовавшую
задушит дымом миндальным…
ветви после дождя на Петровке пахнут грозно
и неотвратимо весенней беременностью
такие простые тут счастья
ходят, держатся за руки,
у прохожих на виду целуются…
что им путинизм-олигархизм?
далеко всё это – на шуршащее в кармане
можно кофе выпить посидеть
и целоваться снова
мимо же вдруг промелькнёт поэт
нелюбимый и неизданный
всё своим чередом…
как привет китайгородским проституткам
обронили с Верой эН мы до её отъезда –
поднимаю взгляд свой соучастника:
здешний я, и буду долго с вами
и когда заворочаются глыбы
глупой государственности,
я буду в авангарде
революции
бензин неразделённости
вспламеню в речах стихах и песнях
не сбегу в Солнечногорск, где в январе
начинали мы столетье революции ноль пять
и где милая проживает с именем Милена:
комсомолку жду из града красного
я в Эпоху на ВДНХ заведу её,
заманчивое солнышко…
или выручит, спасёт поэта та,
что спокойна голосом нежнейшим,
с именем которая почти Христа?..
проследим, читатель, за дальнейшим
15.04.05