(поэма)
Я в этом переполненном (с)аду
уже не вижу ликов лемурийских*.
Гиперборея**, знай, тебя найду,
где б ни была ты: далеко иль близко!
И водрузив на ось земли*** весло,
и оттолкнув от пристани ковчеги,
попарно соберу Добро и Зло,
проклятья соберу и обереги,
и… поплыву к далеким берегам,
к вершинам олимпийского покоя,
к своим святым… к отверженным богАм,
куда уже ушел корабль Ноя.
Открою мир, где четверо коней --
а не китов!**** -- свои подставят спины,
и сорок первый выйдет Моисей
на ровные, цветущие долины.
*ранняя человеческая цивилизация – Третья раса (лемурийцы) по Мельхиседеку насчитывает около 200 000 лет
**страна, не знавшая зимы и ночи и простершая свои мысы в южном и западном направлениях от Северного полюса – сегодняшняя Северная Азия
***предполагают, что когда-то смещение оси земли привело к катастрофе и изменению облика материков, ушедших под океанские воды
****квантовый переход в четырехмерное пространство -- новый эволюционный уровень Богочеловечества шестой расы «Лучезарных» (Светящихся)
1. ПОБЕГ
-- Нас будет трое: ты и я с тобой
внутри себя… Не бременем, а счастьем!
Мы этот мир оставим за кормой,
и только руки будут нашей снастью.
И только ими станем создавать
воздушный храм из нежности и ласки,
где троица: отец, дитя и мать
в бессмертие ступают без опаски
-- Дорогой к Богу?..
-- К Разуму, родной!
К мирам далеким, звездным, непохожим…
Мы не одни под белою луной, --
и черных лун хватает в Бездне тоже,
как черных дней, которым помолясь,
не станем проклинать ни злую долю,
ни целовать в запой иконостас,
зажав в перстах и праведность, и волю,
стреножив дело, набивая лоб
ударами о сушу, как о биту,
живую мысль укладывая в гроб,
сжигая книги, рукописи, свитки…
Нет! Не ослепнем! Шире всех морей --
Долина Звезд над голубой планетой,
где веры превращались в суховей,
а зерна уносил из почвы ветер,
где в черный стан наместники богов
рядили спесь, запрятав под сутану
смысл Белых Книг – основу средь основ –
и рыли в душах ямы, рвы, канавы
и раны… С неба звезд не нахватав,
на купола они рядили кичку
и, церковь замуж за себя отдав,
стадам тупым вершили перекличку
под звон набатов… Колокол по ним
уже подбил печальные итоги:
грядет Потоп! -- В парчовой рясе мим
все мзду берет за Бога у порога…
-- Но люди верят?!
– Ну и что с того?..
Так легче пить и есть. В личинах, лицах
просить простить: себя, других, Его
и даже… смерть – преступнику! Убийце!
Замаливать грехи не мудрено,
сложнее не грешить, не врать, не воро-
и все другие «-ать» чертям назло
в себе изъять, а не молиться хором!
…везде они: не Моцарт, не Шекспир,
«духовность» -- под крестом… и, толстокожи,
здесь ненависть со Злобой правят пир
и Пирровы победы правят тоже.
Здесь мать и мачеха взрастают заодно,
полынь-трава закостенела в душах,
здесь жизнь – театр, а смерть -- уже кино,
здесь холодно и голодно, и душно…
-- Но там – не мы, там только тень веков,
там нет забот, нет времени, работы!..
Я за тобой идти всегда готов,
но путь наверх – не риск на поворотах…
-- Твоя душа прикована к земле,
корнями приросла к чужому стойлу,
и плещется в настоях на золе
звезда судьбы, не выпорхнув на волю…
Я… помогу. Ты только мне доверь
вести рассказ, покуда живо Слово…
Я и сама не отворяла дверь
и испугаться всякий раз готова
любого откровения, что смысл
таит в пучинах тайны неподвластной…
любого… Только гений ловит мысль
и сам летит, не убоясь причастий.
И смысл течет… в туман или в цветок,
пробившийся сквозь наст в период вьюжный
и в серенькой пичуги голосок,
и в волдыри во вспенившихся лужах,
и в падалицу звезд, сгоревших «до»
в огромном надземном и злобном поле,
и в разницу между «сейчас» -- «потом»,
когда мутится разум из-за боли…
Боюсь я откровения!..
-- Прости…
в чем смысл пути по терниям познанья?
-- Я думаю… он в том, чтобы идти…
Все остальное лишь – воспоминанья.
Раз час пришел, -- последует рассвет,
и мы пойдем травой немой и росной,
по той тропе, что миллионы лет
гатили во Вселенной наши звезды.
2. БОГИ
Я видела… пожар… Пылая, сник,
едва коснулось солнце неба блюда,
и День настал… Как сгорбленный старик,
он снова вышел на свиданье к людям.
Кому-то нес дурную злую весть,
о ком-то пел, захлебываясь блюзом,
кому-то воздавал хвалы и честь,
кого-то проводил по грязи юзом…
Он шел, как Бог… и раздвигал клюкой
и камышовых шепотов отравы,
и тень лесов, и мятных трав покой,
и ряску тин гоня на лево-право…
Врываясь в окна, сея новый свет,
бредя по пыльной и глухой дороге,
он вспоминал… как миллионы лет
истаптывал пороги он и ноги,
чтоб пропустить сквозь пальцы каждый миг,
перебирая четки чьих-то жизней…
Дождями плакал сгорбленный старик,
снегами саван выдавал на тризны,
ветрами сеял зерна доброты,
а ураганами снимал проклятья с кармы…
Бог Солнца – День… Но в царстве темноты
Богиня Ночь в свое вступает право…
-- Так какова ж она, и в чем секрет:
несет ли порчу, сторожит от сглаза,
какой по нраву Деве амулет:
рубин, сапфир или, быть может, -- стразы?
И, коли фея, – что за власть дана,
коли черна – какие шлет несчастья,
дает любовь: лишь пригубить, до дна,
какой облечена всевышней властью,
и… кто над ней: cам Хронос или Мрак,
с иллюзией теней, смещеньем цвета?..
Друг человеку Дива или враг,
и почему… бежит Богиня света?..
-- Вопрос не прост, тая в себе ответ.
Возьми ладонь. Переверни… и тыльной
свечи коснись: так… горячо, иль нет?..
Здесь не болит, или как прежде сильно,
словно обжег ты нёбо о луну,
что в старой лампе бабки деревенской
там, за стеклом, фитиль ведет ко дну
и сажею крахмалит занавески…
А уколи? Хоть сверху, хоть в ладонь,
хоть палец повреди – опять едино:
рука взболит!.. Так Силы делят трон,
где Ночь – Богиня лишь наполовину…
-- Я понял! Там, за окоемом метаф(р)аз,
переходя реальности рубеж,
так наши сновиденья каждый час
преобразуют контуры надежд!
То облачая в белый снег золу,
то смоль судьбы преображая в снег,
иллюзии на палубы зовут
того, кто разменял на вехи век
и заучил извечную мольбу,
и стал в гончарный высчитанный круг,
и, призревая тленную борьбу,
в нетленность переплавил свой досуг…
А щебетанье звезд между собой
он перевел на диалект планет,
чтоб, приручая солнечный прибой,
продлить себя на миллионы лет...
3. ПТИЦЫ
Взбесилось небо, словно за горой
возрос из преисподней горб драконий,
дав ветер… Разбиваясь о прибой,
тот давит в сито звезды с небосклона…
И наш кораблик -- хрупкая ладья,
всего-то и гребцов: любовь, да вера --
вот-вот оставят силы… Ты плюс я --
такая, вот, заблудшая галера…
-- А, помнишь, на земле уютный день,
и в шалаше – как на другой планете,
и лето одуванчик набекрень
надело на макушку, как беретик,
и строгий шмель в мундире золотом
нам рокотал по утру расписанье
на день, в котором был и стол, и дом,
и полное блаженство обладанья
друг другом… И с испугом сделав шаг
(один лишь шаг какая, в общем, малость!),
увидели, как сокол -- черный маг --
крестил нам высь, на туче распинаясь…
-- Остановись! По сердцу – больно так!
Я не умею говорить «про это»
и ненавижу тех, кто за пятак
дымит слова сквозь привкус сигаретный.
Я прячу мысль, как перестук колес
глушИт рыданья после расставанья…
Я… врос в то лето! И в тебя пророс!
И… чувствую тебя на расстояньи,
какою б ни была, когда и с кем,
какою бы улыбкой не сияла!..
И ты – моя… ты – главная из тем,
но и того мне мало… мало… мало…
-- Тогда – летим? В легенду, в небытье,
как в форточку уходят попугаи,
когда хозяйки клетку на мытье
в предпраздничное время открывают
неосторожно… Чувствуя испуг,
но пробуя свободу, как удачу,
уходит птица через снег, на юг, --
крылатые не могут, ведь, иначе!
Лишь вороны – как вороны: бедой
окрашены их крылья в скорби вечной,
в святой охоте за живой водой
они и мертвых клювами калечат.
А сами… поживают не спеша
и провожают трижды поколенья,
и счастливы, поскольку без гроша,
и ветрены от вороносмешенья.
В голубизне божественных кровей
своих не жалуют они собратьев
среди пернатых… только соловей
в них вызывает карканье проклятий.
За то, что благозвучен так и мал,
за то, что мил и милостынь не просит,
за то, что весь со(с)ловий капитал --
в волшебности его многоголосья!
-- А как же крест? Надеты на него
по промыслу и крылья… значит, – свято?
-- Свой крест несет людское воронье,
но и оно, по-своему… распято!
…полынью -- жизнь и с маху – в полынью,
в квадрат окна… не долетев до тучи,
что выпала на землю не твою
последним снегом… Думаешь – так лучше?..
Освободить пространство… в круг друзей
являться в спиритических сеансах,
чтоб замахнуть вина и вновь «Налей!»
потребовать у тех, кто нынче в трансе
не верят, что случилось… и на свет
рассматривают краткую записку,
в которой заверяешь всех, что нет
виновных… Просто… небо было низко…
4. ЖЕНЬ-ШЕНЬ
Что исцеленье значит? Проба сил:
сбежать и шифровать молочный почерк,
чтоб, рыская по линии чернил,
не замечали ищущие прочерк
меж ты и я… Где вычесть из тебя
равняется моя неполовина:
твоей сердечной льдинки – полынья,
и мой оазис в выжженной пустыне.
И как Женьшень, проросший меж камней
возлюбленную ищет в горных кряжах,
так ты – меня… и дела нет важней,
и все попутное тому – не мене важно:
и стук колес, несущихся во тьму
тоннелей на моей Кругобайкалке*,
и голос чайки, и полет ко дну,
и девочка в линялой желтой майке,
несущая за тридевять земель
курортникам надоенное утром
парное… одуванчиков постель,
и заводь, и глаза сибирских нутрий,
что (странные!) не прячась рыбаков,
хозяйничали рядом с карасями…
А… наш вечерний маленький улов?
А… комаров прожорливую стаю…
Ты… – помнишь?..
– Помню… помню… я устал
смотреть на скал пустынные отроги,
ловить звезды сорвавшейся опал,
считать и пересчитывать дороги…
Я так устал… что стрелки на часах
давно остановил бы, разрушая
свой ненавистный и животный страх
за день грядущий… Но несусь за стаей,
бреду оленьей хоженой тропой
за ягелем, чтоб прокормить ораву…
А по ночам, пускаясь в волчий вой,
моя душа во сне поет на пару
с тоскующим по прежним временам
голодным, но свободным белым волком…
И лижет соль на сколах свежих ран,
и счастье собирает по осколкам
воспоминаний… где я был с тобой,
я был в тебе… Разбуженным вулканом
вставал рассвет, и желтой головой
касалось солнце горных истуканов,
и пел сверчок, забывший про поспать,
и бабочки бросались в исступленьи
на угли… и туман всходил как тать,
а дятел начинал уроки пенья…
-- Мне тоже стало скучно, пресно, тошно
обыденности, рыщущей округ,
где луг любви стоит пустым… и скошен
наш одуванчик – верный летний друг.
И пьет росу с пустеющих полотен
не улетевший в лето соловей,
а мрак вокруг так густ лежит, так плотен,
как сто моих несбывшихся ночей…
Что исцеленье, если ты не рядом,
а далеко за тридевять земель,
где вьюг гуляют дикие отряды
и в орды собирается метель,
где тундра, околдованная снами,
рождает надвселенские ветра…
Ты – пленник льдов. И я -- как под парАми
не плодородно поздняя пора.
Не отражает солнца луч в нектарах
засохший стебель, не жужжат шмели,
и одуванчик тщетно ищет пару
в багетах позолоченных Дали…
* Кругобайкалка – Кругобайкальская железная дорога, золотая пряжка «железного пояса» России.
4. ЛЕТО
Оно пришло… Чтоб принести отраву
воспоминаний… Встреча не сбылась.
Ты далеко, и это лето вправе
наслать ко мне дождей и гроз напасть.
То льют, как в день Всемирного потопа,
то полосуют ветрами посев,
и разродится ли пушинкой тополь,
не знаем мы… То солнце жаркий зев
не закрывает свой ни на минуту,
прожорливо за тучей тучу жрет
и удлиняет безразмерно сутки,
и жжет все те же сутки напролет.
Оно как будто высказаться хочет,
магнитные ветра и бури шлет,
а по трубе стекает водосточной
кислотный дождь и градовый помет.
Пришло оно… Чтоб в день некалендарный
послать в окно одну из новостей,
что путь далекий белый гладкий санный
колесовали… Он не путь теперь –
дорога… в лето… в белый пар тумана,
в ромашковую свежую постель,
в мою судьбу, что поздно или рано
с твоей пересечется… Только верь,
что буду ждать, как ты велел, и помнить,
что буду верной, ласковой, родной
и никогда не разменяю полночь
на вздох иль крик… не мой!.. не мой… немой
в насилии (не по добру -- в оковах!)
пребуду для него… И, выждав срок,
в пушинке сохраню святое слово
и одуванчик высажу в горшок.
В то утро, помню, вороненка пара
поставила удачно на крыло…
А вечером расстроилась гитара,
и в окнах растревожилось «алло?»…
И кто-то растопил на зависть баню,
а кто-то по коврам прибавил стук…
Дедок на лавке в стареньком баяне
нашел «Надежды» подзабытой звук.
И посылал -- не важно: в полночь, в полдень --
к чертям все часовые пояса,
и голос довоенный был свободен,
и перебил земные голоса…
По компасу… забыв поставить точку,
сводя с ума, а ссоры все -- к нулю,
он вторил бесконечную цепочку
из двух местоимений и «люблю»…
И песню по округе разносило…
Дедуля ж добавлял: то хрипоту,
а то – басы… С березовою силой
«Надежда» набирала высоту…
***
Что – лето? Просто -- год, один из многих*
в большой реке событий, буден, верст…
Всего лишь год… и прожит он, в итоге.
Но я плюс ты, пока, в итоге, -- врозь…
* Этимологические теории слова «лето» предполагают как семантическую связку «лето» – от слова «лить» (то есть, дожди, а не снег), так и «лето» в определении «год».
5. ЛЕГЕНДЫ
-- И буде(и)м врозь… остывшие разлуки
не востревожат призраков в тиши,
мой одуванчик тщетно тянет руки:
тепла у солнца -- только на гроши.
Метель зимы пройдет и тополиных
извечных пар по сторонам дорог,
и почтальоны позабудут имя
и писем не опустят на порог.
И соты замолчат,… и в не-веденьях
переговоры захлебнутся в крик…
Сегодня, помнишь? День и час рожденья
прощания… не на год… не на миг…
а… навсегда… на миллион столетий!
Что делать, коль зашло у нас в тупик
соревнованье глупых межд-У-метий,
не знающих, что слово – золотник.
-- Ты не горюй… прошло, как видишь, лето,
и осень потянула желтый клин…
Ты не грусти, я все равно приеду,
по истеченью горестных годин.
Я все равно найду к тебе дорогу
через года в какой-нибудь рассвет…
Ты потерпи, не подводи итогов,
ведь я плюс ты – трудней задачи нет!
-- Трудней, чем «мы», задачи нет, любимый,
реален мир… Реалии сильней.
Они больней, они неразделимы
на перекрестках буден и… семей.
Они нас тянут… в топи, в омут, в тину
пустых забот, в томленье духа, в сеть
обычных дел…Они… не-вы-но-симы,
и где взять силы, чтоб перетерпеть
разлуки нашей долгие столетья,
раздвоенности этой тяжкий груз…
Ты просишь потерпеть… но одолеть ли
местоименью призрачный союз?
И засыпать… с ненужным, нелюбимым,
и отворять тебе калитку в сон,
и повторять в забывчивости имя
твое… твое… твое, а не его…
Я стерегу… сама себя… до боли
кусаю губы в брачной тишине
и даже средь гостей, в пылу застолья
не нахожу спокойствия в вине,
не нахожу лица средь галереи,
и сплю, и все вокруг как будто спит…
Я только все сильней тобой болею,
в тиши моих неписаных молитв…
6. СБЫЛОСЬ
Сбылось, как будто ось переместилась
от центра мирозданья на тебя…
С небес рванулась манной крошкой милость,
раскв(р)ашивая строгость ноября;
залетных птичек желтая усталость
нездешним зазвенела голоском…
Какая же, по-сути, это малость:
пересчитать былинки волосков
седых твоих… Откуда ж эта краска,
куда же ручейки бегут морщин?..
Какая бездна – эти нега с лаской
и этих глаз не проходящий сплин,
в полутонах и придыханьях голос
и нежных губ знакомый аромат…
-- Иди ко мне… -- И я, не беспокоясь,
ныряю… и никто не виноват…
И гаснет время, в парафинном слепне
зажав фитиль, изглоданный огнем.
-- Иди ко мне! – А дверь закрыта, нет ли?..
-- Да кто же запирает двери днем?!.
И, вот, ступая на заветный берег,
берем свое – однажды и на век.
-- Иди ко мне… -- И я иду, поверив,
что ты мой Бог, а я – не человек,
а часть тебя… И ночь ведет под веки
застывший день… а тот идет ко дну…
И сквозь ресницы -- тополь человеком
обогревает ветви о луну…
Вот… Я плюс ты… Умерщвлена кукушка,
в окошко не подглянет час разлук,
и молчаливой сплетницей подушка
взирает, как во власти сильных рук,
в твоей неумолимо сладкой власти,
дышу одним дыханием в запой
с тобою… и твоею лучшей частью
я становлюсь, мой самый неземной…
С тобою, продлевая время неги,
в реальность отдаляться не спешим,
а за окошком – тополь человеком
лелеет на ветвях рассветный дым…
Мы у окна. Отсюда к январю
рукой подать, сожмем декабрь в веер.
И я себя на мысли не ловлю,
что надо закрывать от счастья двери;
что нужно лгать и близким, и родным,
которых нет уже на свете белом,
что у меня родится к лету сын,
такой как ты – красивый, умный, смелый…
Езжай! Пускай, как скатерть, ляжет путь,
и время пусть сжимает в троеточья
растущую во мне святую суть,
зачатую счастливой нашей ночью.
Езжай! Пускай за тридевять морей
тебя согреет рукокрылым ликом
богиня и побед, и кораблей,
летящая через эфиры Ника!*
*Ника – греческая богиня, предтеча Ангелов, олицетворяющая победу. Ее летящая фигура в древности украшала нос кораблей. Сегодня ее олицетворяет и статуя Свободы.
7. ЛЮБОВЬ
-- Ты та, кого вели на эшафот…
Не в этой, не в земной, не в прошлой жизни,
а в той, где завершающий полет
был не сродни ни рождествам, ни тризнам.
Тебя сопровождали сотни солнц
то меркнущих, то вспыхнувших в экстазе,
протуберанцы обручальных кольц,
созвездьями ложились словно в вазы
во плоть небес… Тебя вели… к кострам,
чтоб закалить для перелета крылья,
и кровь зарниц, поцеловав в уста,
спадала вдоль одежд… Дорогой пыльной
тебя вели галактики мужья,
могуществом эфира покрывая,
а в чреве мерно тикала Земля,
уже готовой вырваться из рая…
чтобы испить -- и горечь, и беду,
черпнуть проклятий, исхлебать мучений,
чтоб знать, какого цвета ночь в аду,
какого вкуса кровь на ложе мщенья,
чтоб, оторвавшись от твоей груди,
попробовать краюшку с отрубями,
освободиться чтоб, и чтоб пройти
по углям обнаженными стопами,
по битому стеклу своих надежд,
по краешку земного наслажденья,
под солнцем, волоча свой скорбный крест
до самой преисподни восхожденья
в родители, потом – в учителя,
в святители, а после и -- в святые…
Ты – мать… Но твое детище – Земля –
цепями рабства натирает выи…
Тебя вели… я видела, как встарь
ты плакала, молила о пощаде,
но глух был полудурок-пономарь:
выдергивая строчки из тетради
и бельмами отсвечивая путь,
приговоренной не давал надежды
на то, чтобы могла она вдохнуть
глоток прибоя лунного, как прежде.
Но ты… жива осталась… воронье
склевало время и костров, и браней,
и имя лучезарное твое
теперь твердят в молитвах непрестанных
те, для кого рождались эта твердь
и высота вершин непокоренных...
«Из искры возгорится»…-- умереть
тебе не дали тысячи влюбленных!
Страна Любви. В огромном мире злом
из нежности сплела свои тенета,
и осыпая золотым дождем,
поют ей песни и зима, и лето,
и, вовлекая в свой незримый круг,
и, отказавшись от людских пороков,
здесь пары голубиные живут
и им не страшен беркут или сокол;
они – в сверхпрочной, кованой броне,
они священны и вольны как боги…
Здесь рукописи не горят в огне,
но… Шамбала откроется немногим…
Мы ждем… Его… Наверное, так ждут
Явления Христа и плача Девы.
Он с первых же, таинственных, минут
стал нашей жизнью, жаждой, смыслом, верой.
Он требует свое, и там, внутри,
уже шумят потоки кровяные…
А за окном уселись снегири,
наперебой подыскивая имя…
Родной мой, я не верю в этот сон!
Не верю, что заснеженной долиной
летит под колокольчиков трезвон
мое земное счастье – быть любимой,
моя земная суть – рожать и ждать,
и чувствовать в ночи и на рассвете
как маленькое солнышко опять…
опять и снова мне под сердцем светит.
Ты далеко, но боли нет уже,
разлуки нет, поскольку нитью прочной
на этом сумасшедшем вираже
связались наши души. Помнишь, ночью
слились в одно: и плоть, и стон, и суть…
и даже мысль теперь делить не надо…
А за окном зима крахмалит грудь
для снегирей перед большим парадом…
И бьется пульс… С мерцанием звезды
сверяю ритм и нахожу созвездье,
похожее на спящие мосты
над безднами покоя и бессмертья.
И там, внутри, наш кроха-снегирек
живет своею, значит, -- вечной правдой.
Его пока немного – лишь глоток
невиданной по щедрости награды!
Ему пока не нужно говорить,
он в крошечном живет своем пространстве,
но он пришел, чтоб скоро повторить
движенье по орбите постоянства,
где ты плюс я -- уже сильней пурги,
где он плюс мы – уже Вселенский разум…
А снегири застыли как соски
на белогрудьи зимнего экстаза…
8. НАЗАД
…Но… утро не бывает мудреней –
хоть в сотый раз тверди как заклинанье…
Пришла пора прощальных снегирей,
и Он уходит… Видишь, расстоянье
меж мной и мной все тоньше, все слабей,
все призрачнее, все неуловимей…
Нет ловчих для свободных снегирей...
И не успели мы придумать имя…
Прощай, мой нерожденный, мой родной,
не захотел ты в этот мир суровый,
где лунный, неестественный прибой
открыт лишь ночи – долгой и бессонной,
а люди, как пришельцы, вечно спят,
когда вершит дела ночное братство…
Прощай, мой мальчик… Россыпи опят
в грибнице звездной – не земное рабство…
Вот так… а мир живет… и Рождество
встречает, несмотря на чье-то горе,
несут попы с волхвами существо
из гипса… и никто их не оспорит,
никто не крикнет, не заломит рук,
не скажет, что дурачат охламонов
и вовлекают в свой порочный круг
распятых и двуногих… прокаженных.
Толпа-толпа… С тобою, без тебя,
в унынии, в нездравии, в обмане,
в тумане, где рожают не любя,
несу свой камень с дулею в кармане.
Здесь словоблудство сквернословству – брат,
и пьяному – не море по колено,
а все, кто трезв… Сторонкой норовят
и честные, и те, кто честным – стены,
лишь был бы целым лоб… Тошнит… А день
идет себе дорогой проторенной,
и все равно ему, что набекрень
свихнулось время для двоих влюбленных…
Давай же попрощаемся мы с ним,
что толку от пустого сожаленья...
Наш мальчик – это звездный пилигрим,
и состоялся час его рожденья,
поскольку… Был Он… Просто, взял, ушел,
не дожидаясь призрачного света,
где все мы – только гости… Мимо зол,
туда, где ждет его своя планета.
Я верю, есть такая в вышине,
куда стекают лунною тропою
рожденные в любви… И мнится мне,
что даже воздух дышит там любовью,
что там безветрен тихий райский сад,
и малых пташек пестрая орава
на облаках хрустальных голоса
колоколам небесным дружно правит,
чтоб звуками рождали перелив
божественный, чарующий, веселый,
и нежностью на фоне тонких лир
подчеркивали не хоры, а соло
отдельно взятой и святой души,
поднявшейся над адом нашей были…
Поэтому, родной мой, не спеши
лить слезы над сыновнею могилой,
ведь не погостом -- лунной-лунной речкой
ушел кораблик в плаванье свое,
и путь его настолько бесконечен,
насколько беспечально бытие
за гранью снов, на сколах отражений,
на склонах гор, за ширмой катаракт…
Ты видишь, все здесь отражает тени –
то мир иной и лучший во сто крат.
Мир параллельный, только не похожий
на этот – сумасшедший и шальной;
пройдет чуть-чуть… и мы с тобою тоже
свой челн направим лунною тропой…
9. С ТОБОЙ
-- Ну, а теперь… мы лучше помолчим…
Нам остается лишь одно молчанье.
И февраля солено-горький дым
пахнёт в окно приветом расставанья.
Ах, как же мало нужно было слов,
чтоб уронить слезу -- скупую точку --
на белый снег… и, стоя под мостом,
считать ступени неба в одиночку…
-- Так ты лгала?
-- Нет, я писала боль…
мазками счастья по полынной стуже,
и вот теперь меня ты не неволь --
удав тоски итак все туже, туже;
все горче и солОней на губах,
и воздуха вокруг все меньше, меньше,
а в сны мои вернулся прежний страх:
что счастье не придумано для женщин.
-- Смотри, уже рассвет пораньше встал,
и день длиннее выстроил дорогу,
и там, на склонах ваших сизых скал
проталины прозрели понемногу.
Вот-вот вернется птица под окно,
своим «ти-ви» разбавит утра серость
и будет ей, как прежде, все равно –
кому и как – лишь бы все так же пелось.
А тополь, набухая, из земли
взасос потянет влажные желанья…
И к нам на побережье журавли
опустятся транзитом из скитаний…
-- И ты возьмешь гитару, как весло,
ныряя в волны наших новых песен?
-- Работа над душой – не ремесло
и не одна из множества профессий…
Не подпускают звуки… не дают
войти в поток, схватить лады за гриву,
они как будто учиняют суд
за то, что растерял бездарно силы;
ломают голос вдоль высоких дуг,
фальшивят на аккордах и триолях,
немеют на ладонях влажных рук,
и, будто умирая на мозолях,
деревенеют в строчках и словах,
в которые ты так вместила смыслы,
что нот не нужно… тают на губах,
без музыки рождая песни истин.
-- Винишь себя?
-- Возможно…
-- А за что?
-- За то, что сил тебе не слал ночами,
вбивая время, словно гвоздь, в ничто,
обменивая песни на печали.
За то, что не был я самим собой,
скрывал мечту в кармане сердца тайном,
за этот непростительный простой,
за то, что не закрыл собою рану
в борту надежды, порванной о риф
в свирепой буре, в шторм судьбы коварной…
За то, что пыль легла на этот гриф,
и не родился крик струны гитарной,
когда одна среди больничных стен
спасала ты моей души отраду…
…солдатик оловянный, взятый в плен, --
я… с нею был… а не с тобою рядом!..
-- Ты с нею был… Я чувствовала стыд
и шла на казнь погибшего в утробе
малютки, перед мужем сделав вид,
что так распорядились на-ши боги.
Я жгла себя каленым за обман
и знала, что не зря Вселенской карой
плачу… за тот же «потайной карман»
и… нерожденный крик струны гитарной.
-- Я с нею был… И ей я отдавал
все дни и ночи, бдя семьи законы…
-- Ты с нею был… А где-то среди скал
моя тоска лизала соль на склонах…
-- Я с нею был… но грезил об одном:
чтобы скорее вдаль умчалась птица,
пусть даже на крыле своем одном,
но только – чтоб уже не возвратиться!
-- Ты с нею был… А птицы нет и нет,
«ти-ви» пока не слышно за окошком.
Уже весна… Прошло так много лет…
-- Я буду скоро. Подожди немножко.
-- Еще мне ждать? А где же взять взаймы
сто(н) лунных струн, чтоб, утопая в песне,
вино разбавить истиной вины
и вырваться из этой клети тесной
навстречу лету?.. Где мне взять покой
румянца на ромашковых отварах,
чтобы остаться для тебя такой,
какой была… Чтоб голубиной парой
могли бы в полночь ворковать… босой
сбежала бы от спящего я мужа…
Какой, скажи, умыться мне росой,
чтоб стать тебе как прежде -- самой нужной?
Ведь… вяну я… как вянут ночь и день,
сходя на нет в круговороте буден,
как шляпу надевает набекрень,
прощаясь, солнце… как стихает бубен
шамана подле слегшего костра,
запеленавшего под покрывалом дыма
сожженных заживо… как тлеет дикий страх
в последней искре: больше не любима…
-- Так ты лгала?
– Нет, я писала жизнь…
мазками горя по грозе и буре,
я видела, как двое вознеслись,
и им разверзлись мякоти лазури…
Они ушли… -- А я уйду… иль ты,
иль сотни… – пропороть ли неба тверди?
Ведь тем, кто рушит здесь свои мосты,
едва ли там обещано бессмертье.
-- На перевале мы: и ты, и я,
и наш корабль… убогая скорлупка!
Казалось бы: нет крепче, чем «семь я»,
а оказалось – более чем хрупко.
Но я не сдамся и по воле волн
скитаться не позволю нашим судьбам,
и снова сказку приведу в твой сон,
люби…моя… мы будем вместе… будем!
10. ПОТОК
-- Любимый мой… Твои улыбка, взгляд
и рук твоих небесное пространство
мне кажутся наградой из наград…
Как будто, возвратясь из дальних странствий,
губами припадаю к роднику,
нет, -- к родничку, что, убежав к макушке,
бьет тонким пульсом… Я в тебе смогу
ребенка распознать… шептать на ушко
забытых колыбельных перелив,
вдыхать молочный запах и к дыханью
прислушаюсь, когда, придя без сил
после работы, ты уснешь не в спальне…
-- О, сколько нерастраченных в тебе
душевных искр и материнской неги!
Я, просыпаясь, говорю судьбе,
что нет счастливей в мире человека.
-- Но ты не здесь -- в краю уснувших лун
и белого безмолвия ночного
подмешиваешь жизнь в коктейли дум,
в полярный зов сиянья неземного.
Ты дружишь с ветром, гладишь гривы вьюг,
читаешь письмена следов на насте…
А я опять вдали от сильных рук,
а я опять -- не под крылом у счастья.
-- Я здесь… в тебе… Я чувствую твой пульс,
как свой… как будто мы – одна планета,
как будто я не где-то нахожусь,
а рядышком… Я – отраженье света
твоей души. Я – южный ветерок,
я лучик солнца на твоих ресницах,
я – троеточья среди этих строк,
я – нить, что кувыркается на спицах,
когда ты вяжешь кружева стихов,
желаньями раскрашивая мысли,
в которых чародеи вещих снов
нам парусник надежд спускают с выси.
Я – часть тебя, как часть меня и ты,
и этому не нужно объяснений,
ведь наши души – то и есть мосты
для будущих, нездешних воскресений.
-- Ты говоришь о будущем… А тут,
вот в этом безвоздушном переплете,
как предсказать падение минут,
как подготовить крылья для полета?
Как не сорваться в тот постылый быт,
где все считают деньги и награды
и делают привычный тошный вид,
что жить вот так, а не иначе надо?
-- Садись в кораблик писем… и плыви
по нежным строкам искренних признаний
и, отрывая душу от земли,
доверься мимолетным предсказаньям.
Доверься снам и не гони часы
галопом по ночному циферблату
и не кричи у взлетной полосы,
чтоб не садился… майскому закату.
-- Так ты приедешь?
-- Я приду… в рассвет,
в твой лучший день, сокрытый за туманом…
-- И навсегда? – На миллионы лет,
рассеивая ссоры и обманы.
Да, я приду… и разведу рукой
и камышовых шепотов отравы,
и тень лесов, и мятных трав покой,
и ряску тин… гоня на лево-право
твои печали… Я приеду в срок,
чтоб половиночку найти родную…
Мы улетим с тобою на восток,
где горы небо снежно-стью целуют.
-- Я будто это слышала уже…
Не здесь, наверно, а в другой из жизней,
там, где рассыпал звезды как драже
в глазурь вселенной всемогущий Вишна,
там, где подковы ветрам-скакунам
кует Гермес, и кормит грудью Гера,
и там, где кто-то якобы воскрес,
последним погрузившись на галеру…
Я будто это слышала не раз,
а эхо продолжало нитью голос,
и лотос осыпал иконостас,
как осыпает пашню спелый колос;
и пели как капели слезы звезд,
оплакивая тени наших предков…
Я… слышала, но мне не удалось
тогда покинуть призрачную клетку.
И вот… я проживаю вновь и вновь
сто тысяч судеб, подбирая гримы
актеру под названием Любовь –
трагически улыбчивому миму.
-- Не слишком ль много мимов: черный поп,
любви непостоянное обличье?..
Ты гонишь жизнь без устали в галоп,
когда другие следуют с приличьем
оттаявших весною сонных мух,
разыгрывая па из пантомимы…
-- Ты, милый, тоже мне «ласкаешь» слух,
все так же подбирая рифмы к «мим(о)ам»…)
Так… чем же нам закончить этот сон?
-- В каком, прости, не понимаю, смысле?..
-- Фантазия -- всего лишь жизни клон,
а письма –- лишь клонированье мыслей.
Проснулись… оба… На календаре --
все тот же день, все тот же миг отсчета,
все тот же тополь в стареньком дворе,
все тот же быт (идти ему в болото!).
Все те же самолеты в небесах,
которые и падать-то устали
(не небеса, конечно!)… Тот же страх
и те же нервы, будто бы из стали…
И те же лица (не видать бы век!)…
Вот только мы – немного постарели,
мой самый «человечный человек»,
за пять минут… Ты помнишь?
-- Еле-еле…
Я долго не смотрю цветные сны,
они обманны и не достоверны,
особенно в присутствии луны…
И… клоны сны, по-твоему, наверно?
-- Сегодня полнолуние… Она
торчит дырой, как свет в конце туннеля,
я к ней спешу, как видно, не одна,
коль звездною соломкой путь устелен.
Ты знаешь, я ведь чувствую твой сон,
и краски развожу водою талой,
дышу тобой… с тобою в унисон,
но этого мне мало, мало, мало!
Хочу… проснуться на твоем плече,
услышать птицу, раненную светом,
хочу дыханья ближе, горячей,
чтоб обожгло… и сладкою при этом
тягучей болью захотелось пить
тебя… до дна, до переизверженья…
и… тишина, в которой слово «жить»
немыслимо без умопомраченья.
Хочу горячих и зовущих рук,
чтоб утопать в их неземном уюте,
хочу сердец молотобойный стук
и напряженья плоти… то есть, сути
всех сил земных… где пот, как виноград
спадает, чтоб двоим не раскалиться…
Хочу в ответ услышать: «Как я рад,
родная…»… и читать друг друга в лицах
так искаженных страстью, что – вопрос:
где чей портрет и в чьих глазах усталость…
…хочу, чтоб нам обоим не спалось
сегодня… раз луна так распласталась…
-- …Так, значит, ты… моя богиня-Ночь?
-- А ты – мой День?
-- Как яблоко - на части…,
но я же помню…
– Я растила дочь…,
-- …любил жену!
-- … мы с мужем жили в счастье…
-- Но мы встречались!
-- Может быть… В толпе
флюидов много…,
-- Я же был в реале!..
-- …как много всяких мыслей в голове…
-- Ты помнишь?..
-- … нет, не помню… нет… едва ли…
Я плакала сегодня. Ночь прошла,
скатилась, как светило с небосклона
в зависимость мою, где ты – игла,
с которой «спрыгнуть» -- дело непростое.
Мой дом разрушен. Больше не люблю.
И Он не любит… Может, -- не-лю-би-ли?..
Ты говоришь «галопом»? Тороплю
ковыль-траву, постылевшие были
растительно-пустого бытия,
где почва не удобрена и сбита
в порочный пласт… А, может ты плюс я --
иллюзия придуманной орбиты?
Ты строишь планы, знаешь наперед
теченье дней, живешь по расписанью,
а я лечу не в заданный полет,
а доверяясь внутреннему знанью,
сокрытому во мне Творцом вещей
и вещих снов, и вещего рассудка,
пренебрегая сотней мелочей
и запинаясь о теченье суток,
все перепутав: ночь и день, и явь,
не отделяя правду от мечтаний,
и Млечный Путь пересекая вплавь,
не чувствуя ни лет, ни покаяний…
…А я лечу, не чуя под собой
ни трезвой почвы, ни сухих расчетов,
хватая горлом песенный прибой,
рассыпанный по небу звездочетом;
алкая дым небесного костра,
куда вели любовь на эшафоты,
и забывая, что такое страх,
и не боясь проспать свою работу…
А я несусь под парусом на риф
и, разбиваясь в мириады красок,
на радуге моста для нас двоих
ищу героев позабытых сказок.
Не сплю и жду рассвета, словно День
и впрямь –- мой Бог, с тобой несущий встречу…
А за окном –- такая канитель,
что тополь распрямляет к лету плечи…
…Не приходи сегодня. Даже в сон.
В котором жить устали наши души.
Гаси экран. Пусть будет пуст и он,
как эта ночь, пробившая баклуши.
Мы – пауки, что слово ловят в сеть,
покуда не иссякло на излете
архаики, где можно умереть
забытым в антикварном переплете.
Что в этом пользы? Только вред один:
хороним время в поисках ответов
платоники любви, чтоб невредим
был брак, и то, что следует за этим,
вставая у ме(ч)таний на пути.
Рассовываем дни по строгим стопкам
от «здравствуй» до прощального «прости»…
а души… чередой идут… на топку…
-- Так ты... лгала?
-- Меня позвал Мизгирь,
когда одна была в своей пустыне,
он говорил, что излечима хирь
степей горчичных с привкусом полыни.
И вот… приснилось… что сама Любовь
на цыпочках (могло же так присниться?)
круговращает судьбы меж зголовь*
на солнечных и лунных колесницах…
*берега на крутом повороте реки
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
На пятикнижье лягут пять дорог:
вода, земля, огонь, эфир и ветер.
Какой пойдем, мой человеко-бог,
кого и как мы по дороге встретим?
Иль самородков той величины,
что начертали Книгу Книг и Быта*,
иль самозванцев от эпох иных --
шестых по счету**… Иль путем избитым?
К «светящимся»** будто в ночи планктон,
иль нибирульцам*** под большой луною,
что надвое распалась, но зато
дала работу праведнику Ною.
Иль к Ай и Тайа?**** Те, кто так воскрес,
астралы отпустив в сплетенья трансов,
как птиц на покорение небес,
в любви живут, как в ритмике каданса*****,
желанный ожидая после плод…
В бессмертие вступив, отец и мать
в бессрочный отправляются полет,
пока земляне учатся летать.
* В шумерских глиняных табличках, написанных, по крайней мере, за 2000 лет до того, как жил Моисей, почти слово в слово изложено то же, что и в первой книге Библии. В этих табличках есть Адам и Ева, имена всех их детей, а также полный набор событий, описанных в Библии. Всё это было написано до того, как это было получено Моисеем, что доказывает, что он не был автором Книги Бытия.
** Эволюция Божественных СВЕРХСУЩНОСТЕЙ (человека) в последовательных циклах перевоплощений по Великому Колесу Сансары: 1. "Саморождённые", 2) "Потом рождённые" (Бескостные), 3) "Лемурийцы", 4) "Атланты" и 5) "Арийцы" (Славяно-арийцы). 6). "Лучезарные" (Светящиеся)
*** Согласно хроникам, несколько миллиардов лет назад наша Земля представляла собой большую планету Тиамат, которая вращалась вокруг Солнца между Марсом и Юпитером. У древней Земли была и большая Луна. Существовала ещё одна планета в нашей Солнечной системе, которую вавилоняне называли Мардук, а шумеры - Нибиру. Эта огромная планета вращалась ретроградно -- в обратном направлении и в другой плоскости по отношению к другим планетам. Каждые 3600 лет, когда она приближалась к ним ближе, то проходила между орбитами Марса и Юпитера. Однажды, проходя по орбите, Нибиру подошла так близко к Тиамат, что одна из её лун столкнулась с Тиамат (нашей Землей) и разбила её две части. Одна из этих частей вместе с Луной после удара перешла на орбиту между Венерой и Марсом и стала той Землей, которую мы знаем сейчас. Другая часть рассыпалась на множество кусочков и стала поясом астероидов между Марсом и Юпитером
**** Примерно за тысячу лет до смены полюсов в Лемурии одна семейная пара (Ай и Тайя) сделали открытие: если заниматься любовью определённым образом, используя специальное дыхание, то зачатие приводит к рождению необычного ребёнка. Это был так называемый межпространственный любовный акт, при котором мужчина и женщина могут не касаться друг друга физически. Им даже не нужно находиться в одном помещении. Благодаря этому новому способу и через Осознание такого зачатия и рождения, все трое -- мать, отец и ребёнок -- становились бессмертными. По мере того как все вокруг умирали, Ай и Тайя оставались живыми. В конце концов, они основали школу. Это была Наакальская Школа Мистерий, в которой Ай и Тайя обучали, как достичь того, что мы называем Воскресением или Вознесением через тантру (соединение с Богом, через сексуальные йоговские практики). Они смогли обучить приблизительно одну тысячу человек.
***** КАДАНС м. франц. размер, мера во времени, равновесие в движениях, относительно времени.
1. ОТКРЫТИЕ
-- Так ты любил… ее?..
-- Любил… рождал детей…
в душе лелея робкую надежду,
что и меня священный скарабей*
отметит… что, когда сомкну я вежды,
то и мои нелегкие труды
взойдут на почве разума и света...
Любил, конечно… как любила ты…
И так же – невзаимно…безответно…
-- …в песок… часы сквозь тонкое ушко
текли не день… они текли столетья,
и было и легко, и хорошо,
когда в лицо стегал безвестный ветер,
когда, считая стыки, плыл вагон
от станции до станции таежной,
и мирно проплывали вдоль окон
зеленые путейные сторожки…
-- Нам есть, что вспомнить…
-- Есть и что забыть…
стереть, не подпускать… но рвется память
бурлачить через прошитую нить
воспоминаний: что там было с нами?
Какие пели песни, где и с кем,
каких героев повторяли подвиг,
когда висела жизнь на волоске,
кому везло… и мы ли – средь немногих…
Есть, что забыть… Могилку на горе…
Тот страшный день под белою березой,
апрельский взрыв в Чернобыльской дыре,
немые и бессмысленные слезы…
Крушение надежд, осколки снов
и рваные, надсаженные будни…
и череду измен… и след клопов,
кровавых и раздавленных, как люди,
заехавшие в тридевять земель
на поиски потерянного рая…
И желтоглинно-мерзлую постель,
куда друзья спускались, отгорая,
как листья на осиновом пруду
в осеннюю нелетную погоду…
Есть, что забыть… но я бреду в бреду
за памятью… не выбирая брода…
Опять в дороге… Снова – в никуда,
обречена на каторжную муку:
любить и ждать… минуты, дни, года,
тем постигая женскую науку.
-- Мы постигаем вместе ремесло
любить и ждать… Такая, знаешь, участь.
Нам несказанно в жизни повезло:
друг друга встретить… ведь другие, мучась,
живут вдали от счастья видеть сны
в цветных обёртках, уходить в нирваны,
где я плюс ты -- красивы и юны,
где ты плюс я – константа постоянных!
Где каждый нервик, каждый волосок
сплетаются в одну тугую косу,
где каждый вдох – любимого глоток,
а выдох – как падение с утеса.
Боль одного – как эхо и в другом,
печаль твоя – и я в петле недуга,
мы думаем -- как слышим – об одном,
сердцебиенье чувствуя друг друга.
Мы – целое! Пространства и часы --
кто б их не предрекал нам вновь и вновь --
не в состояньи покачнуть весы,
где я плюс ты всегда равно любовь!
-- Крик одного – как колокола звук,
печаль моя твоей печалью рвется
в сплетенье звезд…
-- В сплетеньи наших рук –
сердцебиенье маленького солнца…
Его вселенная – уютный тихий пруд
и белый домик под резною крышей,
акации цветущей парашют,
песчаная дорожка к скрытой нише
в лианах винограда и плюща,
и ласточкины гнезда над верандой,
и ходики, что ходят не спеша,
и пес, не понимающий команды,
а чующий язык… Вильнет хвостом,
когда я выбираю из тумана
заброшенную сеть, и мы вдвоем
несем к ухе жирнющего сазана…
А под навесом зреет самовар
и в сахарнице – темное варенье,
вишневый сад… малиновый дурман
и ландыши…
-- Так в миг первотворенья,
наверное, увидел землю Бог…
-- Наверное…а разве мы – не боги,
если лежит теперь у наших ног
не время подводить и жать итоги,
а время перекраивать судьбу,
перешивать неправильные стежки,
надеясь не на рок и ворожбу,
а на себя самих… И понемножку,
по капелькам сливать нектары чувств
и, наполняя мудрости сосуды,
переплавлять в мечты хандру и грусть, --
ты ведь не раз твердила мне о Вуду…
-- Согласно завещаньям – две души**
у каждого из нас, где «ангел малый» --
то совесть… и ничто не заглушит
ее порывов, как не может талый,
прожженный снег не плавится весной,
гоня по руслам муть, бесясь без толку…
И полон откровения «большой»,
Гвинейский ангел, что рожден задолго
до времени, когда вдохнула дух
во чрево матерей ночная сила…
-- А как же тело?
-- Временный пастух,
пристанище – не больше – до могилы…
-- И что же смерть?
-- Иллюзия конца.
За нею – переход в иное царство,
где нет ни бога-сына, ни отца,
ни судий, ни убийц, ни государства,
ни денег, ни обид, ни торжества
последствий над причинами, ни жажды,
ни боли, ни печали, ни родства,
а лишь Любовь, рожденная однажды
в двух половинках мега-естества,
задуманного Высшим из Всевышних
вершиной неземного мастерства,
как высшая из высших форма жизни!
*Священный жук у древних египтян, олицетворяющий созидательную силу, изображаемый на монетах и на камне или в виде фигурки из глазированной глины
**приверженцы вуду не знают Страшного Суда. Для них Царство земное и Царство небесное вечны. Человек же наделен двумя душами. Одна душа - gros-bon-ange, "большой добрый ангел" - наделяет человека определенной индивидуальностью. Еще до рождения - "до прибытия на Землю" - каждый из нас был таким ангелом. После смерти человек вновь станет ангелом и вернется к предкам в "Гвинею". Страна эта не имеет ничего общего с тремя африканскими Гвинеями. Это - блаженное царство, страна мечты. В минуты транса "большой добрый ангел" вылетает из тела человека, и его место занимает бог. "Ангел" и сам со временем может стать богом, когда многое познает и наберется мудрости. Другая душа - ti-bon-ange, "маленький добрый ангел" - это наша совесть, своего рода наш ангел-хранитель. Это - искра, которую заронил в нас бог. Она теплится, пока мы живем. После нашей смерти она вернется к богу на небеса.
2. ИСПЫТАНИЯ
Нам пережить с тобою предстоит
классические формулы разлуки:
когда любовь, как мальчик-неофит
на арфе лет выводит чинно звуки,
когда слагают в первую триоль
свой голос нераспевшиеся птахи,
отпущенные кем-то из неволь…
Когда идут на вы, не зная страха,
сто тысяч молний, рассекая бровь
огромной черно-серой тучной туше,
и над костром в котле вскипает кровь,
а, пенясь и сбежав, с шипеньем тушит
расплавленные в угли чью-то страсть,
развеянную в дЫмы чью-то участь…
и кто-то высший, применяя власть,
по шахматной доске ходить нас учит.
Нам пережить с тобою предстоит
классические формулы надежды:
когда на белый лист крошит графит
лекала похоронные одежды
словам, прикрытым саваном вранья,
и клятвам, истекающим не миром,
а миррой под гнездом у воронья,
что вороненков вывели для пира.
Нам пережить с тобою предстоит
классические формулы бессмертья:
когда на мрамор или на гранит
лавровый лист опустится с усердьем,
когда в печатный слог вольют свинец,
когда в свинцовый гроб уложат слово…
звено к звену… и тысячи колец
не сложатся в конец пути земного…
Нам пережить с тобою предстоит
и тех, кто был, и тех, кто рядом будет…
А ночь сливает в лунный монолит
молитвы, что внизу слагают люди…
-- Как долог путь, как тяжело дышать,
как бесконечна белая дорога…
Здесь, на краю земли, рождают рать
могучих ветров солнечные боги.
Здесь россыпь самоцветов дорогих
хоронит в ночь полярная богиня,
а летом гонит на перекладных
гусей и журавлей косые клины.
Здесь мир иной, а время таково,
что замерзает и не хочет таять,
не прижились ни лихо здесь, ни зло,
и люди не сбиваются по стаям,
как там, у вас… Здесь Полюс-чародей
диктует… и разменною монетой
здесь не шалят ни вор и ни злодей,
и сплетни не ползут перед рассветом
как змеи в дом… Здесь веет чистотой,
здесь дружба закаляется годами,
а счастье, попросившись на постой,
как член семьи становится меж нами…
-- К закату песня… Слышишь соловья,
что прилетел и в этот май нежданный.
Там, среди трелей, есть одна моя --
глубокая, как безнадеги рана,
кровавая, как на закате день,
распятый под последними лучами,
тревожная, как на восходе тень,
сбежавшая в таежные печали…
К закату чувства… Слышишь, как иссяк
сердечный бой… Он словно старый бубен,
распоротый пьянчугой о косяк,
тряпицею полощется в подгрудье.
И гонит кровь не с силою земной,
а подчиняясь ритмике пульсаров,
то опуская в холод ледяной,
то в жар испепеляющий бросая…
К закату все… И в промежутках слов --
привычные к молчанью троеточья,
за ними – ничего, кроме углов,
что ищут в темной комнате… И в клочья
разодраны мечты… горят мосты…
ищу следы упреков, ссор, обиды…
и не могу понять: где я плюс ты,
когда луна на серпики разбита?!.
Устали мы… Любовь «на стороне» --
дорога в никуда… проходит тенью…
А тополь разрывается в окне
и пух как шубку скоро приоденет.
А май орет ночами соловьем,
а днями плачет раненою птицей…
Как часто мы из писем узнаем,
что лучше бы нам было не родиться,
вернее, не рождаться в век один,
не слышать друг о друге, не встречаться
на журавлиных просеках, где клин
не вышибают клином… Как расстаться?!
Каким словам доверить эту боль?
Каким ножом разрезать эти путы?..
А тополь за окном играет роль
свидетеля на главные минуты:
«когда…» -- И зачеркну в календаре!
«как мы…» -- Задерну шторы, чтоб не помнить!
А тополь пусть стареет во дворе
и звездочку качает на ладонях…
3. МЕРКАБА*
Пойдем к атлантам. Там, в Бермудской тьме
пристанище потерянных в пространстве,
тех, что сошли с собой наедине
с ума среди пустых и тщетных странствий,
тех, кто поверил в Ночь, молился Дню,
обожествляя солнечную прану
и, посылая «сосы» на луну,
плыл по теченьям мертвых океанов.
Пойдем к атлантам. Видишь, дремлет Марс
на заоконной ветке тополиной,
он, как кровавый и не спящий глаз
небесного циклопа… Исполины,
живущие на нем, когда-то встарь
открыли нашим предкам злое знанье:
мифический магический кристалл,
разрушивший основу мирозданья.
След в след и мы… Все строим меркабу,
разд(в)аивая жизненные силы,
испытывая нервы и судьбу,
соединяя несоединимых:
тебя со мной… Немыслимый альянс!
Мы – разные по силе тонких связок,
и никогда не сложится пасьянс,
и не сольются тени диких плясок
перед кострами предков… В забытьё
уйдем, как все, не посадив деревьев,
не выстроив уютное жильё,
не увидав жар-птицы оперенья,
не нанеся ни строчки на гранит,
от счастья или горя не ослепнув,
в страну покоя… где средь серых плит
мы станем просто… холмиками пепла.
Пойдем к атлантам. Может быть теперь
они мудрей: ни черных книг не держат,
ни тех, в карманах спрятанных камней,
что опускали в шляпы без надежды
слепым… Быть может вспомнили они
Платоновские истины и руны**,
и МУЗы*** негасимые огни
к ним возвратились и в сердца, и в струны.
Пойдем к атлантам. Видишь, меркаба
по граням отражается лиловым…
Два сердца у меня и у тебя,
и в них живет невысказанным Слово.
Два сердца… Это Сириус-колдун
нас наделил: «Живите, как хотите!» --
как Эхнатон, меж двух сгорая лун,
как между солнц, замерзнув, Нефертити.****
Как гончие ловцы чудес и снов,
мы мечемся между «нельзя» и «можно»
под притяженьем разных полюсов:
нахрапом, не боясь, не осторожно!
Мы вырываем время, как кинжал
из острых достают на юге ножен,
и с северною страстью, без ножа
идем на зверя… Вновь -- неосторожно!
Мы делим мир на «вместе» и «поврозь»,
отчаянно кромсая время суток,
и, что «не вместе», – то проходит вскользь,
а вместе – тот короткий промежуток,
когда железно-птичий твой ковчег
тебя ко мне опустит на неделю…
И длится день… и день идет как век…
И я плюс ты никто на ноль не делит…
*В своё время представители Марсианской Цивилизации передали атлантам (Четвёртая Раса) знания о постройке макрокристалла "Меркаба", с помощью которого можно было аккумулировать психическую (жизненную) энергию Солнца и Луны. Именно тогда небывалый расцвет получила черная магия. Но психическая энергия макрокристалла "Меркабы" атлантов вошла в резонанс с планетарным кристаллом "Меркабы", входящим в Единый Планетарный Кристалл ядра Земли (ЕПК Земли состоит из множества кристаллов -- Платоновых тел и других многогранников, занимающих один и тот же объём и имеющих разные частоты вибраций) и это привело к гибели Атлантиды. Там, где затонули осколки разбитого макрокристалла "Меркабы" атлантов, образовалась пространственно-временная воронка. Это Саргассовое море (Бермудский треугольник).
**Платон об Атлантиде
***новая Планетарная система "Меркаба-Универсум-Звездатрон" (МУЗ)
****у Эхнатона и Нефертити было по два сердца (звёздная система Сириуса, откуда они прибыли, имеет две звезды - Сириус А и Сириус Б, и там живые существа имеют по два сердца).
4. ТРИНАДЦАТЫЙ
Ковер из одуванчиков – костер:
сгорать на нем… или бежать от скуки,
или опять нырять в глубины ссор,
про все забыв хорошее… А руки,
не слушаясь, по клавишам бегут
и набирают имя и признанья,
в том, что уже потерян счет минут,
в том, что уже не счетны расстоянья,
что берега надежды, как Байкал
расходятся и образуют море
из пресных слез…
-- Так ты меня искал?
Зачем, скажи? Чтобы добавить горя
в мою, и так, бессмысленную жизнь,
в мою, и так, безрадостную участь…
-- Я так прошу тебя: остановись!
И ни себя, и ни меня не мучай!
Да… так случилось, что средь серых дней,
среди сует и бытовой рутины
мы встретились… И ты меня согрей --
мне так тепло твое необходимо!
Не торопи меня и не кори,
что я не вижу выхода… решенья
задачи «я плюс ты»… Ведь там же – «три»!..
по милости твоей…
-- Но избавленья
не будет… Он же муж мой!
– Три… так три…
Что ж… жди у моря парусной погоды,
над строками печальными корпи,
нанизывай на паутинки годы,
плети печаль, как тонкое руно
и собирай ромашковые грезы…
-- …тебе, как будто, милый, все равно…
-- Я просто к жизни отношусь серьезно
и говорил, не раз тебе, не два,
что выбор за тобой… что мы не в силах
тебя заставить…
-- Кругом голова!
Мне сделать выбор так невыносимо!
Вернее, невозможно выбирать:
в руках -- синица, а журавль – далече…
Устала я…
А за окном опять
вздыхает тополь, в шаль закутав плечи…
Сегодня – лето! Первый летний день.
Отсчет пошел. Рванулось кобылицей!
И снова разыгралась дребедень,
и лето понарошку… в масках… в лицах:
то выглянет из туч, зажжет фонарь
китайский и прожарит небо в кляре,
то вдруг нагрянет бедами и гарь
напустит на тайгу в хмельном угаре,
то ластится, как преданный щенок,
то жмется как потерянный котенок,
то бурей не пускает за порог,
то прячется по утру за пригорок…
То так, то эдак… наперекосяк
запустит дождь за пазуху сирени
и выводком воробьих забияк
взъерошит пыль у полдня на коленях…
…Мы ссоримся в тринадесятый раз.
В последний раз… как, сидя на дорожку…
-- В Тунке*, ты помнишь, месяц-скалолаз
тянул к звезде коротенькие рожки…
Ты помнишь, как зарницы, полыхнув,
испепеляли ночи покрывало…
Как молния взрезала тишину,
которой нам и так не доставало?..
Ты помнишь, как безудержно фонтан
стремился донести из глуби жерла
Аида сверхземную тайну тайн,
сверхзвуковую тайну водных перлов,
способных излечить и боль, и хворь,
и всякое иное наважденье,
но не-спо-со-бных вылечить любовь,
которая дается от рожденья
неизлечимым нед(р)угом, что бдит
и днем, и ночью, поджидая время,
которое Его… И поразит,
накинув на судьбу хомут и стремя!
И вторгнется, не спрашивая дня,
и в пыль сотрет и годы, и старанья,
упрямства не потерпит и вранья,
и поведет своей дорогой… к знанью,
что есть Любовь…
какою же тропой,
какой дорожкою: лесной иль лунной
она приходит отобрать покой,
босой ступая по душевным струнам?
Какие песни дарит соловьям,
в какие дни усидчивый кузнечик
разучивает гаммы, в доску пьян
от ароматов трав… В какой же вечер,
свернув от курса в сторону комет,
сверхзвуковой исчезнет на радарах…
В часу котором кто-то скажет «Нет!»,
в числе которых будет наша пара?..
И… будет ли…
и пара ли вообще,
когда мы так разделены на части,
когда на самом верхнем этаже
я крылья подготовила для счастья.
Я крылья подготовила… шасси
мне ни к чему, поскольку, отрываясь,
я больше тело не хочу носить,
как тесную скорлупку… Каюсь, каюсь
в записках и в за-четках, где каприз
нелепой «двойки» потешает стаю…
Пусть кажется, что я бросаюсь вниз,
на самом деле – над собой взлетаю…
-- Тринадесятый – полное число**,
овеянное обликом Вселенским,
я песнь возьму и верное весло,
чтоб гондольером плыть по венам венским.
Я песнь схвачу за горло, чтоб понять,
откуда в ней кровосмешенье боли:
кого она всевластна обаять,
иль по кому трезвонит с колоколен.
Я песнь возьму, покуда не ослеп,
доколе не встречал в пути Гомера,
пусть станет моим воздухом, а хлеб
мне даст моя работа гондольера.
Я покорять отправлюсь строгий Стикс,
переплыву забывчивую Лету,
и, может быть, когда-то в место «икс»,
а, может, в «игрек», наконец, приеду.
И будет день опять идти как век,
и дольше века будет длиться полночь…
Ведь я не Бог, родная, -- человек,
и мне порой необходима помощь.
А ты бросаешь хворост в мой костер,
а иногда и подливаешь масла…
Что говорить: твой язычок остер,
но не болтал бы он порой напрасно,
и все бы было проще…
Синий лес,
оранжевые дикие поляны,
и сосны, домолившись до небес,
залечивают рваным тучам раны.
И где-то там, у лунного котла,
колдует ведьма, взмешивая пойло
небесным бОгам и земным ос(р)лам,
что всем на свете вечно недовольны.
-- Что нужно нам? Я, ведь, построил дом,
сложив его из ноток нефальшивых,
нам было хорошо бы там вдвоем,
но… зрители тебе необходимы.
Я дом укрыл от бед и от грозы,
я чистил и вылизывал октавы…
Но ты в него входила лишь разы,
и вечно в нем чего-то не хватало…
-- Ты слышал эхо? Крикнешь, а в ответ
оно тебе несет обрывок мысли…
Я повторяю: дома всуе нет,
а есть мираж, овеществленный в письмах.
Ты перепутал явь и вещий сон,
ты заблудился в призрачных тенетах,
как некогда доверчивый Ясон,
поплывший за Медеей на край света.
Что их ждало? Умалчивает старь,
А новь и без легенд шагает бодро.
Ты строил дом, а выстроил… алтарь,
и поп на нем свою лепечет одурь.
Мы мчимся как по кругу, на износ,
в арену превратив святое ложе,
шипами умащённое… а роз
пока туда не бросили, похоже…
*Тункинская долина в Бурятии, где располагается горячий целебный источник «Жемчуг»
**13 число Божьей Матери и полноты
5. НЕРАЗЛУЧНИКИ
У птиц завидно выгодная жизнь:
поют, когда хотят, вернее, могут,
и покоряют без натуги высь,
и улетают просто от порога
гнезда родного… Все не так у нас:
обросшие имуществом, роднёю,
мы тащим жизнь, как воз… Я собралась
охотиться… И долго душу мою
под нудным и исплаканным дождем,
который обложил на полстолетья…
Как думаешь: его мы переждем,
или рванем по серым лужам этим?
По этой в плач изглоданной стезе,
которая нам выпала на пару,
по этой свежевзрытой борозде,
проторенной наперекор пожарам-
верховикам, что махом полтайги
способны языком слизать коровьим…
-- Ты слышишь крик? Там кто-то «Помоги!»
послал в эфир… А мы с тобою в ссоре…
-- Кричит любовь… Ведь ей всегда больней,
пока мы тут бои проводим с тенью…
-- Пойдем быстрей, пока огонь корней
не выжег ей… Пока не вырвал зренья,
не оскопил, не перебил хребта,
не превратил березовую нежность
во вдовию хламиду… и креста
не нацепил, вторгая в неизбежность
стать частью паствы… мертвой и тупой,
черненой, как гнилые зубы служки…
Пока он не смешал ее с толпой
притворных и молящихся подружек-
сорок, что горы носят на хвосте
и чешут языки о чьё-то горе…
Пойдем скорей!
-- Но мы уже не те…
Мы потеряли что-то в этой ссоре…
-- А, может быть, нашли? Открыли грот,
в котором хоронить пытались правду…
А, может, стали мы, наоборот –
сильнее втрое? И любовь в награду
нам посылает этот знак беды,
решая непростое уравненье,
где «я» уже немыслимо без «ты»,
а «ты» -- мое прямое отраженье?!
-- Я больше не хочу тебя терять!
Ни в письмах, ни в стихах; ни в снах, ни в яви!
О(т)пустим ссоры… А у нас опять
транзитом лебедей проходят стаи.
Неписаной, нездешней красоты,
так трогательно-нежно горделивы…
Я видел пару утром: я плюс ты…
И понял: мы с тобой неразделимы.
Я не отдам ни годам, ни врагам,
ни ссорам, ни забвению, ни бедам,
тебя… Чтоб ни случилось, -- не отдам!
Я столько лет искал тебя по свету!
Я вырывал тебя из пасти снов,
где ты была с другим… Я резал путы
своих ошибок… И, ты знаешь, в дом
тот, будущий, не заходил обутым…
Я все тебе отдал… Я стал другим,
перелистал себя от корки к корке,
я сбросил груз, как римский пилигрим*,
и вдаль взглянул…
А, помнишь, сокол зоркий,
описывая круг за кругом, плыл
в разморенной и высохшей долине
над тихою гордынею могил
далеких прародителей Батыя,
в Тункинском море?.. Там и довелось
мне прочитать по тучам предсказанье,
что буду видеть я теперь насквозь
весь мир вокруг… что мне открылось знанье:
что есть Любовь… До этого – не знал,
не чувствовал… И сам себе проспорил:
что хоть однажды покидал вокзал,
с которого в нее уходит «скорый»…
--…врагам… Скажи, ты помнишь Мизгиря,
который нас пленил в сети инета?
Мне кажется порой, что ты плюс я –
какая-то особая планета.
Какой-то надземной и Высший Мозг,
как говорят, проникнув в наши планы,
сооружает этот дивный мост
меж душами… Он прост и гениален,
но… так опасен племени землян
и так враждебен племени свободных,
соединяя наши «инь» и «ян»
в одно дыханье маски кислородной**…
…Я изучаю языки дождей,
пытаюсь разобрать по нотам ветер
и просыпаюсь в радости теперь
от мысли, что живу на этом свете.
Я знаю голос птиц, ловлю на слух
вечерние дебаты псов дворовых…
Ты знаешь… в частном секторе петух
по-разному горланит свое слово!
Мне этот мир открылся -- он не нем:
спускает месяц сверху обертоны,
о камень спотыкаясь, в русло тем
несет свой голос ручеек влюбленный,
на нотном стане звезд играет ночь,
и шепчут лету заклинанья травы,
и даже ворон, отлетая прочь,
обидчикам своё кричит «Непр-р-р-авы!».
Сначала было Слово… Все поет…
Недавно как-то, вывихнув предплечье
во время бури, тополь напролет
всю ночь проголосил по-человечьи…
Сначала было слово… А потом
из массы бестелесного эфира
родился День… и чистым стал листом,
а с первой Ночью вылились чернила
в озерный омут… Ветер взял перо,
оброненное первым из пернатых,
и вывел на дневном песке «чело»,
а «веки» -- чуть попозже… виновато…
…То ль век коротким нам определив,
в бессмертие отправив только души,
то ль в смысл «чела» вложив так много сил,
что стать слепыми было бы нам лучше…
Зато бесцветной сделал нашу мысль.
Бесплотной… И легчайшею волною
ее то мчит в заоблачную высь,
то слизывает с берега прибоем.
Наш Бог внутри. И «зеркало души» --
глаза – его прямое отраженье.
Он чувствует, он мыслит, сторожит
бесплотное и плотское броженья.
Он связан с общим Гением земли:
и с болевым, и с наслажденья полем
и наши отправляет корабли
в любовь и нелюбь, счастье или горе.
Он русла поворачивает рек
и рок любой меняет мимоходом,
он – самый главный в мире Человек,
поскольку этот Бог -- сама… Природа!
И это Он решает, что почем,
и это Он соединяет судьбы,
и это Он восходит кумачом,
и это Он на землю ляжет грудью
Вселенской Ночи, если не поймем,
что в миг Один Он может все разрушить…
Вот потому, приветствуя нас днем,
Он ночью снами лечит наши души…
Мы неделимы в имени Землян…
Все ищем Ключ, хоть тайна и открыта:
как белым пухом плачут тополя,
меча и(с)кринки в звездное корыто…
…Я собралась охотиться… Пожар
моей души уже дождям не сгладить,
и здесь, внутри, не разместить Ра-дар,
не разместить… да и чего бы ра-ди
переб(в)ирать сигналы… Пусть идут
и от тебя ко мне, и по-другому
и связывают хвостики минут
в нежнейшую и сладкую истому:
в томленье по тебе… твоим рукам
твоей улыбке, голосу… С тоскою
я помирюсь… но тоже не отдам
тебя ни бедам, ни… любви с другою…
Нам вырваться из сети Мизгиря,
перелететь в реальное пространство –
задача из задач… Охочусь я
за призраком, в котором -- как ни царствуй –
при-ду-ма-но течение минут,
его не существует, Время – вечно…
Но мозг, мгновенья скручивая в жгут,
считает годы… Так бесчеловечно!
Нет времени, любимый! Только миг
имеет смысл в природе постоянства --
короткий миг, как самый первый крик,
младенца, приходящего из странствий
на эту землю, где, обретши плоть
и отойдя от Неба пуповины,
он пополняет человечий род
и обретает человеко-имя…
Нет времени! Мы выбросим часы,
сломаем стрелки лунного затменья
и постоим у взлетной полосы,
чтоб легкие наполнить вдохновеньем,
чтоб выдохнуть на имени любви
чтобы вдохнуть на имени бессмертья,
и, оторвавши тело от Земли,
перешагнуть и годы, и столетья,
и вдаль уйти… по крошеву комет,
по лунным склонам, по дороге млечной,
навстречу временам, которых нет,
и счастью, что как Время, бесконечно.
Мы вдаль уйдем, в Тункинскую мечту:
нырять и собирать по небу жемчуг,
и я твое дыхание прочту,
как самая счастливая из женщин…
Нам больше не потребуется Сеть,
поскольку утонув в безбрежной неге,
мы сможем так друге в друге умереть,
что сверхзвездою вспыхнем в нашем небе.
Когда-нибудь…
6. Воскрешение. Исповедь
...Когда-нибудь… И, вот, прошло сто лет…
Нет – тысяча, поскольку миг – за десять.
За ловлей неизведанных планет
мы позабыли души наши взвесить.
А надо бы… Но «бы» уже вдали –
и сослагать не стоит… Полюс тает,
раздавливая наши корабли,
где – никого… И журавлями стая
обугленных плывет колода слов,
цепляющихся в памяти за пену…
Расстались просто. И нажгли мостов.
И вырвались из неземного плена
поруганной, оболганной любви,
так испугавшись божьего подарка,
что даже… побросали корабли.
Оставили. И никому не жалко!
Твоя любовь, споткнувшись о мою,
как мыльным пузырем взметнула искры.
И, вот, одна на пристани стою
и вижу, как спасают шкурки крысы,
отчаянно гребя от стенок рифм,
разбившихся о рифы постоянства.
И твой исчез за горизонтом скиф*,
и ты сошел в свое земное царство,
где пыль мила, где говорит очаг,
бурля меж дней нехитрою похлебкой,
где так привычен голос у собак,
где ночь приходит и уходит робко,
не заставляя мучиться женой,
которой до тебя, увы, нет дела…
А я осталась с раной ножевой.
На что иду? – И знала, и хотела…
Не скрою – храм души моей разбит,
утеряны поводья и подпруги,
и память, словно кошка, тихо спит,
а боль давно зачислена в подруги.
Ведь, было все – и бритва, и косяк,
куда обычно забивают гвозди
в пятнадцать дюймов, вешая, как флаг,
себя над дверью… -- Призрак этот грозный
ко мне являлся… Но бесил… язык!
Он, говорят, вываливаться должен…
А мне хотелось сохранить свой лик,
и -- чтобы – не облеванная кожа,
все ж хоронить… Вот тут и было «Стоп!» --
Какого черта мне ложиться в яму?
Не перестало ж золотить восток,
рождаясь, солнце… Где-то ж есть Ниббана?**
За тридевять, иль тридесять земель,
за амальгамой лунного затменья --
за верою… За верой? В эту дверь
я не входила до сих пор… Поверю,
коль знак пошлет властитель высших дум,
коль в белое окрасятся чернила…
Прошло сто лет… А ветер в трубы дул,
и утекала в трубы жизни сила.
И был закат. Как раз под Рождество.
На белый плат наезженной дороги
упало что-то сорванным постом,
и крест сошел серебряный под ноги.
Я подняла. Распятие на нем
сродни душе моей распятой было.
Я подняла. И принесла в свой дом.
И «Отче наш» в ушах заговорило.
Бегом к молитве… -- Пригодилась Сеть!
Прочла (запомнить не сумела сразу).
Но… так хотелось, взять, ее, запеть --
как жизни гимн сияли ее фразы.
Внутри – борьба: «Не верю! Ерунда!
Я столько лет себя вела ОТ Бога!»…
Только молитва внутрь текла, текла…
И удивлялась я простому слогу,
коверканному: от «на небесех»
до «даждь нам днесь» и «присно и вовеки»…
Но исходил, как тать, земной мой грех,
рождая во мне чудо -- Чело-Века!
Так вот оно! Не важно, кто есть кто:
Иисус, Пророк, Мария или Будда --
лишь вера бы дышала под платком,
лишь бы жило там завтрашнее утро.
Лишь бы с подачи доброты – не зла –
земная тварь творила бы деянья,
и праведною речь всегда текла,
и раскрывалось сердце к покаянью.
И соблюдались все законы «за»,
а «против» не искала б человечность,
и веки открывали бы глаза
на то, что представляет в мире вечность.
Я – верую!.. На стыке двух времен
так много несосчитанных искусов,
что свет на многочасье поделен,
а звезды с неба катятся, как бусы
в разрушенность империи богов,
открытых на целинных лунных землях…
И, пусть, нам страшно без земных оков
в пространстве отклонения от цели,
и почва, пусть, уходит из-под стоп,
взрезает небо рукотворность плугов –
не одряхлели сказки про Потоп,
хотя для многих Бог – среди прислуги.
Хотя струятся из священных уст
обманы, и пестрят чудес подделки…
Крест -- на спине! И слышен жуткий хруст
во чреве неопознанной «тарелки».
И каждый год спускается огонь,
зовущийся отнюдь не «Огнем» -- «Светом»!
Земля, как нищий, протянув ладонь,
надеется пока на «многи лета»…
Чудес не нужно. Храм души – не цирк.
Рассвет – на вдохе, выдох на закате –
вот это чудо! И младенца крик –
чудесней шествий и дурных парадов.
Весна -- как чудо. Почек торжество.
Смятенье туч перед явленьем грома –
все это чудо, а не баловство.
И этот Храм, и этот свод огромный,
где Бог пасет прирученных телят,
среди которых есть его любимец –
земной наш мир… Там был толпой распят
один из тех, чье имя – прозорливец.
Чудес не нужно. Заповедь проста:
коль вера есть, ее вводить не надо.
В любом обличьи – лунном иль креста --
она любому -- высшая награда…
Она и пристань нам, и оберег,
и, словно мать, наш наблюдатель свыше.
Тем от зверья отличен человек,
что голос Божий только он и слышит…
…Возможно, ты ушел в свои миры…
Опомнился и ощутил досаду.
И выбыл из опаснейшей игры,
как и Адам покинул кущи сада
когда-то… Как Пер Гюнт бежал Сольвейг
в открытие неведомых причалов…
Слеза затихла… ей не нужно век,
чтобы она навеки замолчала,
замерзла в ожидании весны,
затихла набухающею почкой…
Прощай, не на Земле встречались мы –
за гранью прозорливых многоточий.
Я буду жить! В моей душе светло –
очаг дымит, и своды полнит домом.
Я буду жить! И не скажу «назло»,
мои мечты уже согреты Богом.
Я в нем нашла и друга, и покой.
Я им любима. И любить открыта.
Он здесь, у сердца, – тихий и родной
без куполов и бесполезной свиты.
Он все поймет и разъяснит, терпя,
наставит «на», чтоб не фальшивил голос.
Я – часть его, как Он есть часть меня.
Он – корешок, а я – созревший колос.
Мне есть, «о чем», а он подскажет «как».
Мы неделимы: я плюс Он – Ниббана.
Наш караван не слышит лай собак,
а соль земли в нас не находит раны.
Мы – совершенство слившихся планет.
Мы двуедины – черное на белом.
И знаем точно: в жизни смерти нет,
когда Адам не расстается с Евой.
Я – Галатея из Его ребра.
Он – дух во мне, и мы единородны.
Ну, а, когда придет моя пора,
Он снова примет у природы роды…
* Скиф -- легкая и малоустойчивая гоночная лодка с подвижным сиденьем и с гладкой фанерной обшивкой.
** Ниббана – то же, что нирванапонятие в индийской религиозной мысли, обозначающее высшую цель всех живых существ и играющее важнейшую роль в буддизме. Существует множество определений понятия «нирвана», но обычно оно связывается с состоянием освобождения от страданий, свойственных бытию в сансаре.
***По свидетельству Апостолов и святых отцов, нетварный Свет осветил Гроб Господень вскоре после Воскресения Христа.