Скребет под утро дворник метелкой на снегу,
А я, как ни стараюсь, заснуть уж не могу.
Наверно это кара за тяжкие грехи,
За то, что я кропаю никчемные стихи.
Мне говорят: - Проветрись, поглубже подыши,
Но только свои вирши, голуба, не пиши!
Ведь ты совсем не молод – и лысоват, и сед.
Чего ж в стихи ты въехал на самом склоне лет?
На все эти вопросы отвечу я едва,
Поскольку здесь иная потребна голова.
Высоко в поднебесье всем правит Бог-отец,
А мы внизу - лишь стадо растерянных овец.
Однако, есть идея, коль слушать вам не лень:
Был я в прошедшей жизни – большой и гладкий пень.
Никто покой древесный в мой век не омрачал;
Жил я себе спокойно – о многом не мечтал.
Но как-то средь сухого и солнечного дня
Присел поэт прохожий случайно на меня.
Он поглядел на травку, в затылке почесал
И вдруг стихотворенье зачем-то написал.
С тех пор, лишен покоя, средь леса я стоял
И быть, как он, поэтом отчаянно мечтал.
Когда ж по зову свыше вступил я в новый век,
То стал не пень безвестный – разумный человек.
И вот порою тяжки, ну а порой легки,
Родятся в подсознаньи различные стихи.
А что стихи те слабы, и горек мой удел –
Видать не тот когда-то поэт на мне сидел.
И мало, что поэт тот был парень молодой,
Ведь он меня коснулся отнюдь не головой.
Так что терпите, други! Я вас утешу тем,
Что жизнь у человека не долгая совсем.
В очередном явленьи на жизненном пиру
Я может буду веткой болтаться на ветру.
Уже не стану больше вам рифмой докучать,
А буду лишь бездумно листочками качать.
Но вдруг однажды летом средь солнечного дня
Какой-то юный птенчик присядет на меня.
Мне снова станет трудно растенья жизнь терпеть,
Поскольку возмечтаю, как он, я песни петь.
И наконец, услышан судьбою и Творцом,
Вернусь на муки людям я бардом и певцом.