Фото: На территории Окружного военного госпиталя.Владимир Маркелов (слева), Юсуп Идрисович Якупов. г. Куйбышев, зима,1983 год.
«…Избыток скорби смеётся»
(В.Блейк. «Пословицы ада»)
"Войска в Афганистан Советский Союз вводить не будет. Появление наших солдат в вашей стране, товарищ президент, наверняка восстановит большую часть афганского народа против революции..."
(Ответ Л.И.Брежнева Мухаммеду Тарраки на его просьбу в сентябре 1979 года ввести советские войска в Афганистан)
Семьям российских граждан,
пострадавшим от последствий
войны в Афганистане
посвящается.
Было ли это на самом деле, или не было ли?
Какое сегодня, в конце концов это имеет значение?
Прозябать, укрывшись помоями в выгребной яме, парить в небе ли –
это, наверное, - у кого какое предназначение.
А случилось всё это - в эпоху ударной стройки загоризонтного коммунизма,
ровно за десять лет до начала перестройки и иссушающего душевного онанизма.
Тогдашнему принципу управления промозглоголовому
не перестаешь удивляться.
Менталитет военных чиновников – винегрет из водки, отрубей и олова.
Но, – на очередные сборы в РВК посмели бы вы не появляться!
Неистребимой дурости простого обывателя –
предела совершенству нет.
Чем нам хреновей в жизни, тем старательней
мы аккуратно заполняем сонм анкет.
Так, предъявив собственноручно
на комиссии истрепанный военбилет, -
попал я в Куйбышев (чтоб не было мне на гражданке скучно)
в Приволжский Окружной военный лазарет.
* * *
Хоть офицерская казарма и поболе площадью, чем грешная – в войсках - солдатская,
но атмосфера там, скажу я вам ребята, - не отстой, а просто – адская.
Пятнадцать койко-мест в угарном, душно-пряном помещении,
где фотографии невест, соседствуя с вонючими стоячими носками,
немым укором требуют отмщения:
за мат, за храп, за перегар;
за винно-карточный угар;
скабрезный гвалт в ночной тиши;
за то, что забодали вши…
Так стартовала наша служба «партизанская»*, -
бригада военлекарей уфамоскваворонежеказанская.
Занятия самОполитобразованием
мы зачастую подменяли дружным возлиянием
напитков самых разноградусных и редких по происхождению:
от «Золотого петушка»**из Верхнего Ломова,
до липкого крюшона (гадость!) из арбузного варенья.
Ведь развлеченья не было придумано иного.
И, находившись постоянно под остаточным его влиянием,
частенько нас звала труба на подвигов свершенья
в заснеженную даль Самарских переулков.
Стук каблуков солдатских кирзачей – довольно гулко
разносится в ночи порой весенней...
В то время рацион питанья «партизан» на сборах
(крупоконсервная талонная система) –
напоминал меню вечноголодного базарного пса-вора.
Прости, читатель, что затронул эту тему.
Но, - это было, чёрт дери, ведь – было!
Когда простой кусок хозяйственного мыла,
и малосольную прогоркшую селёдку –
нам продавали лишь в нагрузку с мерзким коленвалом-водкой!
Но, извините, - я слегка отвлекся от рассказа
(воспоминанья душат горло, как бацильная зараза!).
Попробуйте шесть месяцев употреблять лапшу с куриными желудками,
при этом: к пациентам быть внимательными, чуткими…
В успехе сомневаюсь. Проще - двинуться рассудком.
Как мы завидовали всем гражданским лицам в увольненьи.
Свободным в мыслях, выборе и устремленьях.
Курчавый Макаревич зубы скалит на афише,
ребёнок на скамейке шоколадку нежно лижет…
* * *
Сон служивого напоминает старый пружинный будильник.
Чуть толкни его, - что-то внутри сконтачится,
заматерится, заискрится рубильник;
прохрипит, прозвенит, проорёт, проартачится.
Но – уже готов огурец-воин выполнять любое здание Родины
в угоду полковнику Волобуеву.
И, - не важно: мирное ли это время, или уродины
из-за бугра понавЫползали, потрясая своими бУями.
* * *
Тысяча девятьсот восемьдесят третий. Ночь.
Спит «Паниковский с гусем».*** Куйбышев весь заснежен.
Капитану Звезде –
снится дочь.
Во сне – лыбится, нежится.
Ну почему – именно я
(так всегда и везде)
должен встретить спецгруз из Кабула?? Бешено
влетает в казарму начальник госпиталя.
Вмиг – свет во все свечи ослепляет безмятежные сонные лица.
Подъём! Ну, шевелитесь же вы; господи, бля!
Какие нерасторопные. Можно сто раз удавиться!
Короткий инструктаж перед поездкой:
«ну, вобщем, вы – все грамотные, разберётесь на месте».
«Товарищ полковник, нельзя ли поподробнее, мы ведь не на свидание к невесте!».
Полковник отвечает резко:
«Извольте. Вам предстоит сопроводить из аэропорта в госпиталь бойцов из Афгана.
Контузии, огнестрелы, колото-резаные раны.
Предполагаемые санитарные потери – до шестидесяти процентов.
Проснись, лейтенант Осипов! Что ты рассупонился, как тетеря?!
Ну, в дорогу, ребятки. Всё необходимое – под тентом».
Путь, длиною в шестьдесят километров цвета хаки гробы-КРАЗы,
поперёк встречного ветра,
по заснеженной окраине города пролыжили часа два. Сразу
яйца примёрзли к прибортовой лавке,
как в казанском трамвае, только нет давки.
Лица врачей – сизоинеевые. Снег на щеках тает.
Аэродром. Пенсне-очки забились липким снегом, собаки надрывно лают.
«Транспорт поставить в линию!
Трап к бОрту, с подветренной стороны, живо!
И, - не кури, ты, Осипов, растудыт твою мать!
Греться будем после!».
«Да не ори, командир; итак – не в жилу;
а других, – всё равно тебе негде взять».
Скрежет раздраянных люков махины.
В нос шибанул боксёрской перчаткой запах малины
и сгнивших яблок, вперемешку с жжёной резиной.
Так пахнет мёртвая ткань. Кисло-сладко. Поражённая синегнойной инфекцией.
Такая отложилась тогда в мозгах у меня апперцепция.
Пятнадцать минут на разгрузку-погрузку.
Полковничий УАЗ – впереди колонны
оранжево-сине мигалит дорогу домой солдату русскому.
Зевает трубами теплоцентрали город на Волге сонный.
Перчатки - долой! На каротидной артерии пульс слабый.
Онемевшими пальцами спиртом тру уши.
«Тебе бы, парень, - для сугрева – бабу, да водки грамм сто двадцать скушать!».
* * *
Галогеновый, лунообразный светильник
высвечивает бледной кожи воск.
Словно зАпертый на Северном полюсе в могильник-морозильник,
в поисках мысли вибрирует мозг.
Беглый осмотр: стопа на лОскуте кожном
повисла, как головка подсолнуха недоскошенного.
Гематома плеча, в суставе ложном –
кость полностью раздроблена от взрыва. Возможно –
фугаса брошенного.
Общая потеря крови. Травматический шок-четыре.
Жгут на месте; однако, - истекает критическое время.
Да, пожалуй - не найдёшь в целом мире
такое выносливое воинское племя!
«А» - ноль, резус – плюс.
С трудом удалось разобрать на шевроне.
«Браток, ты уж – не спи (деланно смеюсь),
а то – замерзнешь на радость афганской вороне!».
Капельница с согретой за пазухой плазмой.
Омнопон, строфантин, кардиотоники разные.
Морщится фельдшер – а раны – заразные?
Боже, за что ты послал мне сие наказанье?
Пил бы сейчас я тёплую водку с друзьями в Казани.
В лес бы на лыжах с женою сходил, поразмялся;
в пышном сугробе, смеясь, как дитё, извалялся…
* * *
Пожалуй, не к месту я вдруг расслюнявился.
Боец мой очнулся, отогревшись после плазмы.
Пульс – сто двадцать, давление – в норме.
Плавающие глаза, наконец, зафиксировали взгляд на моей форме.
Что-то ему не понравилось.
Спрашиваю: «лет то тебе сколько?»
Отвечает – «двадцать».
«А зовут?». «Сержант КОрмин…Миша».
«Ну, вот и славно.
Скоро уж будем на месте ».
Тормошу – «ты меня слышишь?».
«Вижу. Что-то форма у Вас странная.
Погоны – офицерские, а ремень – солдатский».
«Наблюдательный ты, Миша. Сняли меня прямо с насеста.
Переподготовка сраная. Военкомат ****ский!».
Посмеялись, покурили, закашлялись.
Миша вдруг вспомнил про однокашников.
Призвали его в восемьдесят первом с третьего курса литфака.
Деканша – стерва. Забраковала курсовую про литературное творчество Ясира Арафата.
Ушёл дружище в академку.
Пил, гулял. Оттрахал как-то в гостинице дипломата-немку.
Милиция, привод, КГБ, повестка.
Зарубили в братскую Польшу поездку.
И, с осенним призывом, - рядовой КОрмин
ужЕ примерял в Термезе форму.
* * *
Один час осЫпал минутами раскрученное колесо КРАЗа.
Я рассказал про своё житьё-бытьё в Татарии.
Про Оперный Театр, Шаляпинский фестиваль, трогательные арии
со сцены Елены Образцовой.
Как одарили её в Казани манто песцовым.
Ну, где же вы, наконец, огни города? Зараза!
«Погодь, лейтенант, не гони пургу ты.
Её за бортом и так – предостаточно.
Вернёшься домой – почитай про Понурга
и Пантагрюэля. Рабле – это сказочно!
А хочешь, я поведаю тебе что есть на самом деле:
долг, смерть, геройство, безрассудство; пока ещё не отлетел мой разум
из искромсанного тела?».
«Лады, старик. Ты только сильно не волнуйся.
Нельзя нам допустить, чтоб вены сдулись.
Ведь капельник – твоё сейчас спасенье.
И ты – живой: уже везенье!».
* * *
Последний год служил сержант в разведывательной роте.
Поскольку знал неплохо и английский, и фарси.
Бывать пришлось и в воздухе, и в штабе, и в пехоте.
Обычной был он пешкой, но мечтал попасть в ферзи.
Всё – ничего, но как-то в осень, на рассвете –
дозорный огневую точку заприметил.
Подствольным выстрелом гранаты, балбес, себя он рассекретил
(юнец – два месяца в разведке. В то время - факт, увы, не редкий).
Короче, уходить пришлось ущельем.
Как бритвой трассер резал молодые ели.
Итог – герой наш после взрыва замурован был в пещере,
и наблюдал за зверством духов он сквозь щели.
Дня три-четыре размуровывал завалы.
К правительству, и к Богу, к дьяволу взывал он.
Остался жив, но развилась у Миши клаустрофобия.
А от полётов – неземная эйфория.
И видел он на протяженьи всех ночей
один и тот же сон, что он, полуеврей,
как возродившийся Икар,
обрёл вдруг странный божий дар –
летать без крыльев.
И часто смешивал он сон с реальной былью.
* * *
Сон Миши Кормина.
Разбегусь, как лань.
К обрыву, и - в полёт.
К солнцу протяну я длани.
Заблокирую автопилот,
Отключу сознанье.
Растворюсь я в облаке,
В радости паренья.
Упоюсь познанием
Своего творенья.
Руки-крылья куполом
Широко расставлю.
Многоточия судьбы
На вопрос исправлю.
Для смирения души
Мне простора мало.
Грусть моя – дыши, дыши,
Чтобы птицей стала,
Плащаницей, кисеёй;
Опустилась на земь,
Просветленною слезой
Оросила озимь.
В верескОвый палантин
Спрячу я ланиты.
И усну – один, один,
Тишиной умытый.
Свежевыбритая гать,
Эльфов вереница.
Мне бы вас - понять, обнять,
Заглянуть вам в лица.
Я – такой же, как и вы,-
Пью нектар соцветий.
Дом мой – там, - вдали, вдали
Лучезарно светел.
Может – вместе полетим
Звёздною дорогой?
Ведь отсюда я гоним
Дьяволом и Богом!..
* * *
Так часто грезил и во сне, и наяву
сержант, сомненьям предаваясь
в том, что здоров ли он? А посему:
после отбоя раздеваясь
в своей палатке,
в дУше ль тело мыля –
осматривал себя он в зеркало консервной банки:
уж не растут ли крылья?
На вертолёт смотрел он с потаённым вожделеньем,
любуясь грацией его, стрекозьим опереньем.
И потому, в один из знойных дней, в канун Курбан-Байрама,
с великой радостью, без тени сожаленья,
последовал приказу ротного Гриценко.
Как переводчик был включён в состав сопровождения
спецназом – пленённого на днях душмана.
На высоте, примерно метров в триста,
пилот почувствовал вдруг неполадки в тангаже.
Короткий всполох на земле,
хлопок, фугаса выстрел.
Не слушается руль, махина завалилась вправо, гарь в салоне, свист; и вот ужЕ –
громадина, что птеродактиль многотонный,
подбит пращою дикарём с земли.
А вслед – зигзажит стингер свой автограф
пером свинцовым на листе судьбы.
Арбузом лопнувшим, в пунцовый жар заката
живое семя сыплет вертолёт.
«Аллах Акбар!» - орёт душман в лицо солдату,
но – ни его, ни экипаж, - заклятье не спасёт.
Расплавлен толстый плексиглас иллюминатора,
вздут бЕльмом мутных глаз тупого аллигатора.
Пространство расслоилось на инь-ян
по облицовке гроба жестянОго. ВременнОй изъян:
песочные часы остановились на отметке ровно восемь;
и тел, и душ вместилище разбилось о земь,
поскольку – не придумано судьбой чистилища иного.
* * *
Москва. Якиманка.
Фалеевский переулок.
Старый дом с облупившейся краской на серо-желтом фасаде.
Комната – три на четыре.
В углу – раскладушка.
У окна – стол, кровать с накрытыми тюлью подушками.
Книжная полка,
оклеенная обоями под дерево сзади.
На стене – гитара Миши и старый музыкальный плакат. Кажется – «Степные волки».
Из продуктов в буфете – только манка,
кефир и пакет с сушками.
Грустные воспоминания о колбасе и сыре.
Остатки съедены в прошлый понедельник.
Да, помнится, на сочельник –
на работе выдавали по полтора кило колбасы полукопчёной,
да тушёные бобы с курицей
в канун прошлого Воскресенья Прощённого.
Что ж, скромная библиотека в ПТУ –
не бухгалтерия Черкизовского рынка.
«Как там мой Миша?
Что-то от него вестей не слышно.
Наверное, уж, по телевизору не врут,
что всё спокойно там, и загорают, как в Болгарии
(так говорила бывшая сноха и ухажёр её.
Хотя, и плут,
но побывал и там – партийные регалии!).
…Под Новый Год мне написал, что заразился свинкой.
Он слабый у меня, мой милый сынка…»
* * *
Так, ночи напролёт,
перебирая в сухоньких ручонках фотографии альбома,
не знала мать про вертолёт,
про то, что сын вдали от дома –
ни жив, ни мёртв - лежит на дне ущелья,
за пять секунд до взрыва, выпавший из щели
между пробоиной в борту и вывороченным шАсси.
В обнимку с тем, что на своё несчастье
прикрыло юного сержанта своей массой.
И по останкам грузного душмана –
боец скатился вглубь гранитного кармана.
* * *
Очнулся Михаил от холода
в остывшей липкой чёрной жиже.
Молотом
набатным,
гулким звоном в висках одна лишь мысль неистовой струёю брызжит:
ужели жив? Как доложить комбату?
Ведь не поверит штаб бессилью двух смертей.
И понавешают чертей –
за первый взвод,
за вертолёт,
и, что – еврей,
и за развод;
за битых на гражданке баб…
Раздавленная голова душмана – поОдаль вежливо молчала.
* * *
Весна в тот год на Москву упала рано.
Обрывки свирепых косматых туч
хлопьями облепили Большой Каменный Мост.
СгрУдились на Софийской набережной,
поджав вдоль улицы Серафимовича, как лиса раненая –
чёрно-бурый хвост.
Священнослужитель, приподняв щепотью полы ризы,
спешит к своему Богу, как на любовное свидание.
Мутного солнца неживой луч
подсвечивает плакатный лист
вдоль всего здания:
«Наш путь – коммунизм.
КПСС – наш вождь».
Иеромонах крестится неистово, набожно.
Апрель. Первый дождь.
* * *
До возрождения Храма Христу Спасителю –
ещё долгих пятнадцать лет.
К Софии, Премудрости Божией
в Садовники, чтоб получить на мучительный вопрос ответ,
припав к иконе «Взыскание Погибших»,
молясь и плача, спотыкаясь, предчувствием обезножена,
спешит солдата мать, и голосом осипшим,
на коленях ватных –
молит Бога: всех пожалеть родителей,
пред ним не виноватых.
* * *
Монотонно вколачивает дождь
гвоздями безжалостно-холодными в Москва-реку,
в головы горожан покорных,
в Малый Каменный Мост, –
сконцентрированный в атмосфере до надсадного вопля, - гимн-реквием.
Во весь рост,
подтянув живот, красуется краснокаменная
Спасская Башня Кремля.
Предпасхальный пост.
Голуби голодные проворной
ракетой «воздух-земля»
с чёрных проемов бойниц атакуют вОрона,
умудрившегося раздобыть галету.
Двадцатиметровый вождь
на торце здания касс Аэрофлота –
весь в цветах, по поводу сто тринадцатого дня рождения.
Эрозия интеллекта, морали вырождение:
за пять тысяч вёрст,
в песках Кандагара, пехота
исполняет свой интернациональный долг,
великой Партии задание!
Обескровленная иссушающим мысли бессилием,
промокшая до мозга костей,
мать бредёт, опустив голову,
постылым
переулком к себе домой.
Ветер, раздувая одежду,
выстуживает без того вымерзшую душу,
ложась на сердце купоросным инеем,
увы, не обещая новостей;
разъедая и улетучивая последнюю надежду.
Господи! Ты укрепи меня, дай силы выстрадать!
Ну почему же нет от сына никаких вестей?!
Дай мне терпенья не сломаться, выстоять.
Люблю и жду тебя, сын мой!
Калека ль ты, или хромой…
* * *
На одной петле – дверь в парадном
сталинки трёхэтажной.
Тощий, плаксивый щенок свернулся
подковой, подобранной в луже,
на коврике у порога.
Бедняга тоже просит своего Бога,
чтобы не выгнали его в небытие нОчи.
Приласкают, накормят – суть не важно.
Не каплет над головой – и ладно.
Из помятого железного ящичка торчит угол конверта бумажного.
Боже, - почта!
Озябшие пальцы никак не могут нащупать
на дне сумочки заветный ключ.
Связка застряла в прорехе меж дном и подкладкой.
Гадкие!
Да где же вы? Что же я, дурочка, тороплюсь?
Из-за упавших туч
вдруг выпрыгнуло солнце.
Тёмный подъезд, - рамочно,
как на проявляемом фото, - несколько преобразился.
Сквозь забитое косматой паутиной надподъездное молочнобутылочное оконце –
неуверенно, робко, - ветерок потянулся.
Изогнувшись в обратную сторону дугой бараночной,
щенок, зажмурившись, - зевнул, задергался и окончательно проснулся.
Мать, наконец, достаёт из ящика конверт
с квадратным угловым казённым штемпелем:
СССР. Областной Куйбышев. Приволжский Окружной Военный Госпиталь.
Строение пять. Ужели, Господи?!
Где ж спешно денег на дорогу столько взять?!
Ну, ничего. Ларисы зять –
Альберт
из ГДР вернулся.
Дембелем.
Я попрошу: поможет мне занять.
* * *
Куйбышев. Окраина города у набережной.
Госпиталь. Строение номер пять.
В пригоспитальном парке – проталины,
на асфальте – лужицы от нефтепродуктов радужные.
Ну и ладно! Нет сожаления! Вспять
не повернёшь время года!
Вихрем, бурлящим потоком уносит весна из головы
суровой зимы
накопления:
холод, обиды, стенанья, боль, кровь, гной, лица дУхов; –
измочаленные концы – в воду!
Преддембельское настроение.
Выздоравливающие бойцы потихоньку шуршат
во дворе и на кухне
от утра и до ночки.
Меж рам оконных, ужЕ отмытых к Пасхе, жужжат,
очнувшиеся от сомнамбулы мухи.
В палатах – взрывоопасная смесь запахов одеколона «Таллинн»,
тушёных котлет и карболки.
На верёвке, от умывальника до батареи, -
повисли сигнальными флажочками
свежепостиранные носки и солдатские х/б футболки.
* * *
Весть о приезде матери застала Михаила во время просмотра прессы,
изобиловавшей тогда подробнейшими инструкциями
по поводу необходимости перевыполнения
планов года очередной пятилетки.
Даже у малолетки –
резиновой пустышкой во рту застряла словоохотливость дядей, восседавших в креслах, громивших нелояльных к наследию Ленина,
упрекая их в двурушничестве и проституции.
Таковы правила хорошего тона, такова мода!
Запирали в клетки Бутырской тюрьмы и «Тишины матросской» -
и интеллигента недобитодолбанного, и студента, с виду неброского.
* * *
Миша под капельницей.
Жуткие фантомные боли.
Налоксон, омнопон. Просит встречи с настоятельницей
монастыря женского,
что в двух километрах отсюда. Дерзко!
Жалуется, что против его воли –
в глазах постоянно –
голова отрезанная друга.
РасцененО, как маниакальный бред паранойяльного круга.
Об Афганском синдроме в психиатрии тогда ещё не говорили…
* * *
Погоняла к сержанту приклеилась – «Вертолёт».
Не по злобЕ, а так, за некоторое сходство.
Когда правая половина его тела,
при помощи костыля, подавалась вперёд, -
левая, несколько запаздывая (вот скотство!),
пока ещё не совсем умело,
делая полуоборот, -
шмякала об пол культёй стопы.
При этом Мишино перекошенное лицо и рот –
действительно напоминали носовую часть геликоптера за полверсты.
* * *
Через неделю – Первомай! Суета всеобщая.
Запах масляной краски; всюду – кисти, тряпки.
Руководство госпиталя, замполит ужЕ ропщут:
не подведите, ребятки!
Прибудет Сам Приволжского Военного Округа Начальник!
И с ним свита – человек двадцать.
Не наведёте марафет, как в мультфильме «Мойдодыр и Умывальник» -
придётся с мыслью о досрочной выписке домой – расстаться.
* * *
Плацкартный вагон прицепной Москва-Куйбышев.
Мать, почему-то, забоялась самолёта.
Поездом спокойней! Рассудила – так лучше уж.
Посылку собралА сыночку, как положено:
бельё, рубашки. Везёт пакет с пирожными.
Пускай угостит болезных друзей-войнов.
Не естся, ни спится.
Тяжёлые думы одолевают.
Однако, под мерный стук колёс, слегка задремала.
И, как бы в полузабытьи, мнится:
редкого леса опушка. Руки-ветви у берёз – чёрные,
как будто опелённые.
ПоОдаль – избушка.
С небес летит огромная белая капля.
Врезается в землю, и разлетается в стороны голосящими цаплями.
Птицы устремляются в окна избушки.
Мать подвигается ближе, ближе.
Ноги не слушаются.
Оказалось: то - не изба, а часовня.
Но, вместо колоколов, - в звоннице
подвешены игрушки.
Из детства её сына,
насколько ей помнится:
деревянные пушки,
машины, утята, зайцы, волки из резины.
Дверь открывается с натужным скрипом.
На пороге – иеромонах из Софийской Церкви
с лазоревым нимбом над преклонённым челом, в одеяньи невзрачном.
Чёрная риза на глазах бледнеет, вдруг стала совсем прозрачной.
Всё растворяется в дымке тумана…
Нимб меркнет…
С древ белоснежных одежды спадают,
чёрные раны под ними зияют.
Юбку задрАла берёза-невеста,
и завертелась юлою не к месту.
Голос из звонницы: «мамочка, мама!..»
Спазмом свинцовым сковано тело,
С уст лишь негромкое: «здесь я!..» слетело…
Тормоз. Вагонная сцепка качнулась.
Мама от дрёмы печальной очнулась…
* * *
Два дня до приезда высокого московского начальства.
А в госпитале – ЧП «планетарного» масштаба.
По ординаторским и сквозь палаты - областной военпрокурор чалится.
Туда-сюда снуют какие-то, в чине не ниже майора, строгие бабы…
Понаехала куча должностных лиц.
Белее подворотничка у аккуратного солдата – лицо полковника Волобуева.
Два года до пенсии, ну скажите: какого зуя
этот Вертолёт вдруг полетать удумал??
И это ж надо было умудриться,
словно ощипанный цыплёнок-гриль,
на древко флага государственного приземлить свой киль!
Почти в ста метрах от окна на пятом этаже строения.
А флаг - венчает административный корпус…
Не чертовщина ли? Забавный получился фокус!
Коту под хвост предпраздничное настроение.
И, чёрт! Откуда в нашем госпитальном парке,
вдруг, появилось столько белых длиннокрылых птиц,
будто в заморском зоопарке?...
* * *
Казань-Куйбышев-Москва. 1983, 2006 г.г.
Примечание:
* «партизан» - в мирное время: курсант переподготовки из офицерского состава военнообязанных групп запаса.
** «Паниковский с гусем» - стела В. Чкалову на набережной р. Волги в г. Куйбышеве.
*** «Золотой петушок» - настойка из коньячного спирта, липового мёда, трав. Разливалась на спецлинии Верхне-Ломовского ЛВЗ (Пензенская область) в 70-80-х годах. Вся партия продукции направлялась в Кремль. По счастливому стечению обстоятельств – сын директора ЛВЗ служил со мной (В.М.).
Некоторые совпадения имён – не случайны.