Бейся, бейся в изгибы моих извилин.
Лейся, лейся извилистой тенью сгиба
локтевого сустава -
налево, направо -
серой кашицей.
Кажется или мерещится
первая трещина
в чёткой конструкции
«снег Килиманджаро»?
Пенопластом по дереву.
Кардиограмма
изломанной линией мчится упрямо в оконную раму,
где время сменяет
прозрачную зелень на ржавчину листьев,
где, как ни крути, будет стужа, и даже
движение солнца узлами завяжет
желание выдрать, забыть, пропустить, пережить стопку сумрачных дат календарных.
И там, за стеклом, заплетают составы
железных дорог вереницы
в косицы
веснушчатой девке с щербатой улыбкой.
Считает ошибки
седая горбунья,
стеклянными спицами
петли на горло накинув бездумно,
и, кутаясь в облако пара, вещает
о буднях и праздничных днях Христофора Колумба.
Старуха-зима в ледяные провалы
сама раскидала снежки, перевалы,
и точки миров-параллелей, споткнувшись,
теряют опору и падают в бездну,
и как-то бессмысленно и бесполезно
считать их движение разностью судеб при прочих условиях, на высоте оглянувшись.
Всего-то, казалось, помеха на взлёте,
но смерть на пилоте
и кровь на капоте,
в кювете:
так странно скрестились пространства.
И нате, и вот уже нет постоянства,
и два варианта событий сместились,
размылись и пересеклись, воплотились
в единственно верном решении поиска смысла – больничной палате.