1.
Многие лета Петрову творенью!
Что ж, Медный Всадник, коня не пришпоришь? –
люди погрязли, как мухи в варенье,
в склоках и ссорах, раздорах и спорах.
Были, прошли, никогда не вернутся
годы, невзгоды, победы и беды.
Город уснул, а пора бы проснуться
Библии былью иль гимном Риг-Веды.
Только что день отгремел в отдаленье.
Город огромный, безлюдно-печален,
замер на миг под таинственной сенью.
Адмиралтейский кораблик отчалил
в белые ночи, сбивая со следа
сонм невесомых небесных флотилий.
Гавань – рассвет, вечный азимут – лето,
и облака, словно волны, под килем.
Невские воды несут отраженье
хмурых небес, что слезятся веками.
Крепко Исакий корнями женьшеня
впился, вцепился и врос в эти камни.
Дремлют Атланты и Сфинксы уснули,
чудятся им пирамиды Египта.
Рядом застыли в немом карауле
злые чудовища, Сцилла с Харибдой.
2.
С неба спускаюсь на грешную землю.
Тут мне навстречу герои гоп-стопа.
Сердцебиенью тревожному внемля,
к ним направляю послушные стопы.
Может быть, вы мне ответите, право,
чудную сущность цедя из стаканов:
если нельзя мне ни влево, ни вправо –
так и стоять посреди истуканом?
Хмуро взирая, попрятали финки
мерзкие хари, бандитские рожи:
а обратись-ка ты, милый, ко Сфинксу.
Сфинкс – он ведь умный, тебе он поможет!
Я объяснялся со Сфинксом по-фински,
на суахили, на хинди, на идиш,
только молчал, поступая по-свински,
мой собеседник с задумчивым видом.
Холод зрачков – словно лезвие бритвы,
уст немота – как молчанье галактик.
Глух ко всему, и к хуле, и к молитве
сей отрицатель теорий и практик.
3.
С глаз пелена, и померкли виденья,
В окнах рассвет, птичьих крыльев движенье.
В омут зеркал разом сгинули тени.
В комнате я и моё отраженье.