Капитолийская волчица
Возникает, как и прежде,
у народа исподволь
в скобки взятая надежда,
закавыченная боль.
Как же так могло случиться,
что больше не случилось ничего?
Капитолийская волчица
не жаждет жизни кочевой.
Сделана из камня,
и давным-давно
ей пойти куда-нибудь
вовсе не дано.
Видно, так бывает –
зверь способен выкормить –
воспитать – едва ли,
чтоб не стали дикими.
Ссылок нет на время,
мол, такое было.
Ромул убил Рема,
подобравшись с тыла.
Для такой истории
мне бумаги жалко.
Рим опять построили –
снова перепалка.
Тут волчица-памятник
зарычала грозно:
– Вовсе я не каменная,
я вообще из бронзы!
Существо не злобное,
но волчат моих
браконьеры подлые…
Впрочем, что о них
говорить хорошего?
А плохое – сказано.
Все слава – как крошево.
Безобразные!
Человечьи детеныши
моего молока
насосались до горлышка,
сытной пищи взалкав.
Я ли в том виновата,
что случилось такое?
Если брат убил брата,
болен власти тоскою?
Не страшитесь момента,
страх на деньги сменяв?
Но тогда с постамента
уберите меня!
Спрячьте в темном подвале,
в непроглядную тьму.
Где отыщут едва ли
в самом темном углу.
Не хочу я на это
сквозь столетья смотреть –
мир, где мир под запретом.
И свирепствует смерть.
Над планетой беда
черным камнем нависла.
Карты страха раздав,
карты братоубийства!
А когда соберетесь совсем
покидать обреченную Землю –
извлеките меня. И поставьте в овсе,
а не в городе в душную келью.
Стать бы враз природе родством,
отшвырнуть бы нелепое знамя,
сохранить на планете пустой
о людишках недобрую память.
_________________
Таблетку валидола – на зубок.
И в сердце нет ни завести, ни мести.
Останется сказать: «Храни вас Бог.
Храни. В сухом прохладном месте».
23. 01. 2006г.
БАРАБАНЩИК
Р. Леонкавалло
Ты поверь, что никогда не поздно,
(все равно – дворец или изба) –
вить с любовью собственные гнезда,
бить с душою в гулкий барабан.
За столом в видавшей виды позной
дух стоит как в лавке овощной!
Упраздняю неуместный термин «поздно»,
ибо «поздно» тут запрещено.
Водка в рюмке, кислая капуста.
Нега в теле после финских бань.
Если весело, если грустно –
не раздумывай – бей в барабан!
Неба серо-грязная наволочка…
Презирая грубую судьбу,
Здесь последний раз ударит палочкой
барабанщик с пулею во лбу.
Жизнь не есть изнанка карнавала.
Карнавал не есть другая жизнь.
Хоть паяцем, но Леонкавалло,
ты не бойся. Выйди, покажись!
Я любую истину усвою,
только пою про себя, как гимн:
«Смейся, паяц, над разбитой любовью,
смейся и плачь над горем своим!»
09. 01. 2006г.
ПРИНЦАЛЬБРЕХТШТРАССЕ, 8
На вокзале в Берлине толпа,
я схожу на перрон в темном кителе
Александрийского выше столпа
Как в поверженный город – победитель.
Не смотри мне в глаза, патрульный,
Я же свой, только вид неважный:
Я же только что в фирменном пульмане
предъявлял квадратик бумажный!
Но рука уже лезет за пазуху
(где лежит «парабеллум» старенький)
Перед смертью наделаю шороху,
доставая гранату из валенка.
Заломили назад руки. – В спину штык,
дышать больно.
Развлекаются, суки, от скуки,
отупев от бумаг протокольных!
И теперь уж, живого иль мертвого
не найдут меня. Бог подаст!
Я в июле сорок четвертого
наступил на запретный пласт…
Не приснится красавица-Осень,
а зима, поди, и подавно – и
на Принцальбрехтштрассе, 8
Я погибну зло и бесславно.
Где вы братья мои, где, сестры,
Или я чего-то не понял?!
Над могилой моей были б сосны,
И цветы полевые, на воле…
А теперь и креста не дождешься,
Гнить века на дворе тюремном.
А, бывало, утром проснешься –
и бежишь за водой по деревне.
Ну, а сели ответят, то спросим:
«Вы себе, что ль, два века намеряли?»
Но на Принцальбрехтштрассе, 8,
За такое, говорят, расстреливают.
А как-то в нейтральной Женеве
Купишь газету, пива попьешь,
и забудешь о праведном гневе
и что есть окопная вошь.
Что уж лучше: война в сторонке,
А ты в дорогой собрался отель.
А в этом отеле – пять франков девчонка
и даже кофе приносят в постель.
Но надо идти прямо в самое логово,
рискуя попасть в кровавое месиво.
(А все потому, что Богу – богово,
а кесарю, значит, кесарево).
В основной мы вас массе скосим,
всех-то не перевешать!
Но на Принцальбрехтштрассе, 8
даже стены престали слышать.
Кровью на стене пишу: «Лом вам в зад!»
(Хоть сразу убьют, проверено).
И зачислят меня в небесный отряд
имени Эрнста Тельмана.
Через трубы наш прах развеет,
Мы свободу на крыльях уносим!
И скорбно во тьме белеет
Принцальбрехтштрассе, дом 8.
Камер железные двери, –
Юлиус Фучик во сне приходит…
Недалеко до последней вечери,
недалеко и до смерти, вроде.
И колокол зазвенел погребальный –
Бом!
Ключ загремел в скважине
Бом!!
И вспомнился сброд вокзальный,
и рожа прыщавая вражины.
Бом!!!
Между осин и сосен
воронье пролетело черное,
да во двор «этой самой», 8
Распахнулася дверь узорная.
Тащат. Меня. Своим горбом.
И в последний раз –
Бом!!!!
МЕРТВЫЙ ЛЕВ
Юрию Федотову
Лев умер ненавязчиво-покорно
в просторном логове, в кругу своей семьи.
Ходили слухи, что отравлен он попкорном,
в который яд добавлен был сортов семи.
Но истинной причины смерти ранней
не знал никто. И даже мудрый слон
не ведал то, что лев был тяжко ранен
не пулей, не стрелой, а самым черным злом.
На тело мертвое плевали. И пинали.
(Со льва при жизни не струилась доброта).
Сердца священной злобой наливались
у всех, от ягуара до крота.
Потом труп положили на носилки,
от прежних упражнений не устав.
Ему в любви признался кто-то пылко,
облобызав застывшие уста.
Слон:
– Сразу видно, не читали басен,
ничтожное затеяв qui-pro-quo:
ведь мертвый лев нисколько не опасен,
да и не вдохновляет никого.
…А льва уже кружили воды Стикса.
Харон поднял и опустил весло.
Сходив почистить зубы и умыться,
вздымая хобот, вновь промолвил слон:
– Нельзя слова выбрасывать из песни.
Зажечь сырое древо – тщетный труд.
Напрасно все – лев мертвый не воскреснет,
так пусть от этого живые не умрут!
13. 03. 2006 г.
ВСЕГО ЛИШЬ
Я всего лишь «Ремонт обуви»,
я всего лишь нить Ариадны.
Я всего лишь вода в проруби,
я всего лишь турист из ада.
Я всего лишь душистый клевер,
я всего лишь испанский летчик…
Я всего лишь скамейка в сквере,
я всего лишь электросчетчик.
Я всего лишь страна Лемурия,
твой упругий всего лишь живот.
Почему ты решила, что умер я?
Я всего лишь смертельно живой.
Ты лелеешь себя и холишь,
но со мною шутить? – Шалишь!
Ты думаешь, я всего лишь?
Отнюдь! Я ВСЕГ ЛИШЬ!
27. 07. 2005 г.
БЕРЕГОВЫЕ БАТАРЕИ
Когда из берегов выходит сердце,
оно работает мучительней, скорее.
(Его пульс не измеряется в герцах)
И не скучаю крысы тыловые –
тогда по кораблям стреляют батареи
береговые.
Огонь тот яростный вгрызается в борта,
огонь не жертвенный, который не согреет –
беззвучный шепот спекшегося рта:
«Огонь, береговые батареи!»
12. 08. 2005 г.
ЛИДЕРУ «ТАШКЕНТ»
Могущий вместить да вместит.
(Новый Завет)
Огнем пропитана вода
в порту остались чаек вопли –
в борта вгрызается беда.
Ждет осажденный Севастополь.
Хотя б на миг агонию продли,
пройди по Смерти, вихрями продутый.
Какие еще могут корабли
возить боеприпасы и продукты?
Ты раненых с собою увези,
их некуда девать в дыму пожарищ…
И каждый твой очередной визит
спасает чью-то жизнь на этом шаре.
Сидишь в воде по самые борта.
Воистину, твои бездонны трюмы!
Какая там последняя черта,
если на палубе твоей все как в раю мы!
И пусто на душе, как в нищенской мошне –
Июльский жаркий день оглох от взрывов бомб!
С собой надежду увозил «Ташкент» –
творение бессмертное Руб.
А если так – оправдан, значит, риск.
Мальчишка-юнга зарыдал в колени…
«Ташкент» пришел в Новороссийск.
Он уходил последним.
Корабль Жизнь любил сильнее год от года,
играя в бридж со смертью беспрестанно.
Такой же, как и его тезка-город,
столица гордого Узбекистана.
Но вечно Смерть обманывать грешно,
она немецким «Юнкерсом» явилась,
и сверху гибель молнией сплошной
тебя до днища самого пронзила.
И мы не знаем, где нас Смерть найдет,
покуда с нею мы играем в прятки,
покуда крепок под ногами черный лед,
покуда живы мы, мы живы без оглядки.
ПОЛЕТ
/НЕРОЖДЕННЫЙ/
Обнимаю фонари ладонями,
свет сквозь пальцы тлеет в полутьме.
Кажутся моря и пропасти бездонными,
люди – удивительно бездомными
между зданий, среди полых тем.
Через листья, ветки, звезд окурки
улетаю в ночь, порвав пальто.
Не беда – есть в шифоньере куртка…
Не беда. Но только ль дело в том?
Улетел, оставив дома тело.
Дух парит, страницами шурша –
не читает книг, не смотрит телик,
и не ездит на курорт Аршан.
И отринув тела оболочку,
я лечу. Мне чужд земной покой.
Я хочу заоблачно-досрочно
до Луны дотронуться рукой.
Не грешил – ведь не жил потому что.
Добрых дел мне делать не дано
ни обыденно, ни тупо, ни научно,
никогда. Не весело, не скучно.
Не опережая, не вдогон.
Эй, хирург, ты мой по жизни кровник!
Много крови, пусть и не моей.
Я стекаю безучастно ровно,
ручейком, достигнувшим морей.
Вот лечу, оставив птиц далече,
голос мой не слышен никому.
Именно поэтому он вечен,
предназначен высшему уму.
Нет в просторе потолочной балки.
Вижу, даже чувствую нутром –
От моей нещадной выбивалки
падает на Землю Орион
пыльного ковра, чье имя Космос,
распустив предсмертные лучи,
раскидав предательские космы,
метеор тщедушный небом мчит.
Никакие снежные метели
заглушить не смогут вольный зуд.
Ни секунды не останусь в черном теле,
и в эмалированном тазу.
20. 03. 2006 г.
НОВОГОДНЕЕ
Выбирай: или ты с Ним,
или, быть может, с Ней.
У Него над макушкой – нимб.
У Нее под ногами – снег.
Даже сразу с ними двумя
находиться можно вполне.
Лист тетрадный слегка помят,
он беспечно попал в плен.
И в спортзале школьном фонарики
на ветвях в благодатном тепле.
Ты возьми меня, мама, на руки
как назад тому много лет.
Дед Мороз новогодний с тарою,
тот, кто вечно живет в моем сне…
Ты прости меня, мама, старою
я тебя не помню совсем.
Я решил: буду с Ней, наверно.
Не исключено, что с Ним.
Или одновременно.
Ведь я – единственный сын.
26. 12. 2005г.
МЕЛЬНИЦА
Марине Тумановой
Никто не мычит, не телится,
слова обратились в песок.
Словесная шустрая мельница –
коньяк из Абрау-Дюрсо.
Какие еще критерии
придумывать, выпив портвейн?
Все рифмы сидят в кафетерии.
Их можно узнать по ботве.
Когда «ти-ли-ли» балалаечник,
про Осю, про Жанну д’Арк,
мне снится любимая Манечка,
и Света с Наташей как Дар!
Плевать на стихи тех товарищей,
чьи душу не греют труды.
Позорище или пожарище,
сюды там, или туды.
Я лучше к героям Хасана
снова пить водку поеду.
Не Потомок я Чингисхана,
я просто его Предок.
Смотрите, слепые зрители,
на сцене кривляки разные.
Омерзительны, омерзительны
словно болезнь заразная.
Заразились, смотрю, закашляли.
«Доктор Мом» не в почете. Не эффективен.
А в Хурале сидят однокашники.
Исполняют работу фиктивно.
Здесь в буфете я пил проклятую,
больно дешев буфет; слуги бедные.
Стены слушают. Между клятвами
проступают идеи вредные.
Но иной все равно барабанит,
не жалеет казенной кожи.
А подите-ка вы в баню,
если совесть вас больше не гложет.
В бане грязен полок,
в шайке – дохлый клоп.
Пол дырявый полог.
На полу – потоп.
Валенки снимай,
надевай пимы.
Тут веселья нема,
выбраться б живым!
В ночь глухую врезается хрипло
разудалое русское «Пли!».
Отлетает кусками молитва
дешевых шолинских олив.
От тебя не уйду, и не думай.
(У крыльца твоего повторится тот крик).
Кровь падет на песчаные дюны…
Дверь скорей затвори!
Слабо я разбираюсь в поэзии –
нравится, что нравиться не может.
Я, наверное, просто crazy,
я поди что еще не пжил.
Видишь в телике гиль на майдане,
веселится оранжевый даун.
Не иначе новый Майданек
воскресает в подвалах Шпандау.
Ох, mein Herz,
тяжек крест,
изувер-подлец
обручальный перст!
Крошечные веники
елочных гирлянд.
Ты за сколько пфеннигов
продал фатерлянд?
Уходи, бездельница, душу отмыкай.
Чертовая мельница,
черная мука!
Царь желал трапезничать,
сирый да смурной.
На площадке лестничной
Бог живет со мной.
Ну и что, что он всего лишь ibidem?
Ну и что, что его никто не видел?
Приносите ко мне чай и кунжут.
Приходите, как-нибудь покажу.
Оплачу энергий лишний киловатт.
Что, не нравится? А я не виноват!
Плно.
22. 03. 2006 г.
ВЕНЕРА
(Басня)
На Венеру позолоченный купальник
напялил новоявленный ханжа.
Как будто с нею тешился он в спальне,
немного напоследок поднажав.
Нельзя, мол, напоказ такое ставить,
и так в России нравов поврежденье.
Мы-то умные люди с вами,
а молодым – преждевременно.
Еще подкинул втихаря идейку:
поскольку вреден для людей стриптиз,
накинуть на Давида телогрейку,
тогда все будет, дескать, на мази.
____________________
«Искусствовед», в вас жизни на вершок.
Все делите на «много» и на «мало».
А что Венере рук не доставало,
то это даже хорошо –
не будет их совать, куда попало.
22. 03. 2006 г.
СОН
И был тот сон, как струн молчащих сумрак.
И был тот день, как неразбавленный кефир.
А ночь была, как лист осенний, хмурой.
А вечер походил на легкий, мягкий флирт.
Колючий ветер походил на исполина,
кошачьим визгом наполняя ветхий кров.
Больной поэт сидел в сорочке длинной.
Большую вещь писал и мерз без дров.
Любил он песни петь под балалайку.
Лежать, укрывшись одеялом с головой.
Ворчать, что долго тянут с катафалком
везти его под голый волчий вой.
Морозный воздух смахивал снежинки.
Могучий дворник смахивал метлой.
Горячий градусник потребовал: «Скажи-ка,
гордец, что сделал ты с котлом?
На коем крышки нет, и нету отопленья.
Нутро его завоевала стужа.
Дурак, пустых мечтаний пленник.
Дров нет, а ты о жизни тужишь!»
О, градусник, шкала твоя неверна!
Остынь, подмышкой больше нет тебя.
Еще живой поэт, еще скрипит, наверно,
его перо, бумагу теребя.
Покой извечных мудрых очертаний.
Порты еще открыты для галер –
Живи, поэт, как Солнце – беспрестанно.
Живи, как Бог, а не убогий клерк!
Рассказывай потом об этом вечно.
Разжевывай, что не понятно никому.
Забудь, что в твоем доме печка
забыла пламя и огонь коммун.
Своим нетопленным, неприбранным жильем
скажи о наболевшем многословно.
Труби, твой труп сгорит живьем
Трави, печальный пьяный клоун!
Убей растерзанную жуть,
уйми разломанную память.
Форсаж потребен виражу,
фураж бросается на паперть.
Цепляюсь за жизнь во сне.
Так – ясней.
Я с ней.
МАЛЬЧИК
Мальчик чем-то недоволен:
плохо мальчика кормили?
Он с трудом учился в школе,
стеснялся своей фамилии?
Не додали тепла и ласки,
может, он пострадал за идею?
Потому вырос ревой и плаксой,
а местами – даже злодеем.
Окопались, как Ленин в Смольном
в голове его мысли крамольные –
Когда она перестала кукситься –
всевозможных услуг потребовал.
Пореже б снимала трусики –
глядишь, и детей бы не было.
Совесть где-то партизанила,
исчерпав доверия лимит…
Но такого нет наказания –
наказание детьми!
Утонуть, застрелиться, сгореть?
Жизнь в себе уничтожить мгновенно?
Но что может значить смерть
по сравненью с изгнаньем, забвеньем?
И кто знает, какие шедевры
унесу я украдкой из Рая…
Я у тебя – не первый.
Ты у меня – не вторая.
А печаль не сиюминутна,
и горька, как прокисшая брага.
Я мечтал о псевдоприюте,
а стал неподдельным бродягой.
Хочешь – плачь, ругайся, молчи –
у двери твоей ковриком стану…
Ноги вытри или мочись,
проливай невзначай сметану.
Берегись меня, берегись!
Я скупой, неответственный, вредный –
новым мужем твоим будет киргиз
житель Азии достаточно Средней.
Или русский из Омска… Бард,
написавший какие-то песни…
Унесу свою память в ломбард,
трудом нажитую нечестным.
Стул скрипит подо мною. Пора!
Но рассвет не приносит покоя,
и здоровье, и возраст поправ,
приближалось лицо воскове…
2. 08. 2005 г.
ИСКУШЕНИЕ САТАНЫ
Драма в 2-х сценах
Сцена I.
Бог и Сатана беседуют в саду.
Бог:
На что сгодятся гвозди от креста?
Добро б распяли тело – душу!
Ее на древе распластав…
Сатана:
Господь, на что ты мой покой порушил?
Ты звал меня; явился я на зов.
Ведь слышит всяк, не потерявший уши.
Твои глаза сверкают бирюзой…
Задумал что-то Ты;
мне днесь виденье было.
Бог:
Ты не ошибся. В дебрях высоты
не мудрено забыть великие посылы.
Мне нужен дипломат, шпион, агент,
мне нужен… словом, нужен представитель.
Среди людей, как им приятный ген…
Сатана:
Благословите!
Бог:
Но здесь не обойтись мне без геенн…
Сатана:
Зачем такие каверзные жертвы?
Нельзя ли здесь попроще обойтись –
Ты жаждешь воскресенья мертвых,
живых пытая. Господи, прости!
Бог:
Пойми, та миссия земная
осталась как бы и не завершенной.
Толпа, меня лишь распиная,
не в состояньи сделать что-нибудь
полезное. Покаявшись для виду,
они меня легко бы еще раз
отдали на Голгофскую обиду,
и был бы весь в гвоздях, как дикобраз.
Сатана:
Великий Отче! Неужели снова
Ты чувствуешь, что должен принять муку?!
Но толк ли будет от распятия Христова…
Бог:
Помолчи немножко, ну-ка.
Ты думаешь, мне страшно умирать,
хотя бы дважды, трижды и без счета?
Сейчас, как никогда, опять пора
повиснуть скорбно не для славы и почета.
Но есть получше план, и если
случится так, что следует вернуться,
я не минуты не останусь в этом кресле,
использую все скрытые ресурсы.
А пока не пришел черед –
придется тебе идти в народ.
Сатана:
Меня Ты искушаешь!
Или неправедно ли я тебе служил?
Когда родился Ты в своей кошаре
Не я ль светил тебе, из всех стараясь жил?
Я проклят буду до конца веков,
пред горний трон мне боле не вернуться…
Я не ропщу; скажи, каков
Твой замысел. И время дай обуться.
Бог:
Когда б не ты достоин этих дел,
да разве ж я послал тебя на гибель?!
Но у меня достойнее нигде
не может быть ни воинов, ни идолов.
И слушай мой божественный приказ:
как только грянет час неизреченный,
и Времени вспять потечет река,
Я обещаю: точно будешь чем-то…
Сатана:
Господь! В счет будущих и прошлых прегрешений
Прошу лишь об одном: там, в сумрачной дали,
Ты надели меня прощеньем,
и непрощеньем надели.
Бог:
Мой друг, да с радостью, однако
пойми меня; я лишь желал добра.
Тогда со мною будешь одинаков,
а это испытание – для трав,
для рыб, для птиц, для всех существ живущих.
Но не для ангелов, увы, не для тебя.
Иначе как им очутиться в райских кущах,
как если не прощая и любя?
А ты попробуй без такого груза
(хоть в чем-то послабление тебе),
Прорваться, разрывая узы,
и выполнить священный свой обет.
Но вышел срок, пора. Целую на прощанье…
Сатана:
Спаситель, как нетленными мощами
Святых полны небесные ларцы,
Так и глаза мои полны слезами,
и памятью божественных терцин.
Бог:
Надеюсь, ты и там премудрым будешь.
Довольно говорить – не ждут дела.
Отныне проклят ты, затем меня осудишь –
так надо. Я тебе не лгал.
Сатана исчезает в густой темноте. Появляется архангел Михаил с мечом в руке.
Архангел Михаил:
Чудны все промыслы Твои, о, Боже!
Остерегись, хотя тебе я – не судья…
Бог:
Кого послать потом – я знаю тоже.
Аз – Альфа и Омега, и Суть – Я!!!
Сцена II.
Сатана в аду. Один. Разговаривает сам с собой.
Сатана:
И вот я прибыл. И раззверся Ад…
Покинул навсегда родные выси.
Мой не назначен срок; не сказано, когда
придет конец моей тяжелой миссии.
И, верно, гибель – искушать людей!
И Господа хулить, конечно, скверно.
А я теперь – отъявленный злодей,
какому нет прощения, наверно.
Козлиной сущностью своей
я проклят был. И нет страшней проклятья…
Мне нужно мудрым быть, как мудр был Моисей.
Эй, черти, принесите платье!
Старший бес:
Готово все, как скажешь, господин!
И шкура, и рога… копыта.
Сатана:
Корону мне, и прочь пойди,
я царствую, и царством тем испытан.
Старший бес уходит, почтительно кланяясь.
Сатана:
Ну, что, в открытую сыграем?
Я – Дьявол. Кто такие вы –
надеюсь, что со временем узнаю.
Как плода нет у ссохшейся смоквы,
у вас нет плода добродетели.
И у меня, представьте, нет!
Где злобу, деньги и корысть вы встретили,
там место только Сатане!
Грядет смертельный лютый час,
спасайтесь же, кто как умеет.
И трубы ангелов вскричат,
и в Землю упадет больное семя.
А фарисеям всех мастей и каст,
которые бы Бога возлюбили,
Он сам по их делам воздаст…
Появляется бесшумно старший бес.
Старший бес:
Шеф, вы пообедать не забыли?
Сатана:
Ты будешь приходить
тогда лишь только,
коли позван будешь сильно.
А так – заткнись и не смерди,
Своею неизбывной гилью.
Старший бес испаряется.
Сатана:
Ведь не дадут остаться одному!
Сиди тут, и коптись в дыму…
Легко начальникам давать
для подчиненных порученья.
У них-то слуги – как листва.
А выполнять их буду чем я?!
Воистину – могущий сможет сам,
Воистину – не смогшему – простится.
Да так, что мало не покажется!
Да так, что долго будет сниться!
Разумный довод здесь не выдержит любой,
а неразумных – столько, сколько грязи.
Спасает исключительно Любовь,
замаскированная неприязнью.
Здесь мира нового находится яйцо,
И я один в позорном пепелище…
Ведь демоны, драконы – для глупцов,
слепцов, хапуг и непотребных нищих.
Темно. Се храм и дом невыдуманных таинств,
и мой алтарь, дымящий ежечасно.
Кому-то невдомек, что поздно каяться,
и даже прятаться, несчастные!
Да что напрасно словеса выуживать,
когда повсюду говорят не меньше нашего.
Такое хитрое плетеньем кружево,
что даже Сатане куда как страшно.
Смирись, убогий, с участью своей,
найди себе пристанище сподручное.
А если тебе нужен соловей,
ворона не споет так, как не мучай.
А если кажется – возьми, перекрестись.
Чтоб не казалось впредь, возьми, перекрестись.
Да неужели Ты, Господь, артист?!
Да неужели Ты поешь на бис?!
Да не уже ли…
Да, уже!
Да уж, ползущий по ступенькам.
Яйцо работы Фаберже.
И дьявол пляшет летку-еньку.
Дышать – дышу,
но слишком душно!
Решать – решу,
но безоружен!
И без распятия распятый на кресте,
в любое время дня, желательно весной,
я горько прошепчу: «Прости, Отец!..»,
и радостно услышу: «Да, Сынок…»
9. 12. 2005г.
РОЖ ДЕТСТВО
I
Опять раздача слонов.
Опять всем слонов не достанется.
Не всем ликовать в Рождество –
не страшно, наступит Масленица!
Тогда наедимся блинов,
сожжем ненавистное чучело.
День будет лилово-нов,
ночь будет лучиной лучшего.
Лишь утро по-прежнему хмурое.
Ему нипочем наши праздники.
Илья по прозванию «Муромец»
уже не спасает, а дразнится!
Звезду глядели во все глаза,
а под носом тем временем,
диктатор по прозвищу Салазар
искал от недугов коренья.
Он, бедный, страну перерыл, как крот,
надеясь найти искомое.
Но голос Божий ему в укор
кричал: «Пропади, насекомое!»
Проспали. Откуда он взялся такой,
весь в желтом и красно-кровавом?!
По миру проехал тяжелый каток,
И жупелом сделался древний Восток,
и сделался Запад отравой.
II
… А Север каким-то чудом сумел
ворота закрыть перед варваром.
Но малая дырка в дорожной суме
в дыру превратилась коварно.
И сколько полезных и нужных вещей
оттуда ссыпалось веками!
Нет в мире такого числа пещер,
чтобы вместить этот камень!
Вредитель, в суме дыру провертев,
нас стал поучать, как длжно.
Вглядитесь – сколь грязен его вертеп,
сколь речи и действия – ложны!
Он мчится на бешеной суке верхом,
заляпан страданьем людским балахон.
Пока на звезду вы глядели,
таинственный быстрый мудрец-махаон
по-новому строил Иерихон
не на словах, а на деле.
Светильники чадно в каморке коптят,
бушует за окнами ливень.
Он явится к вам в балахоне до пят,
когда остальные вовсю еще спят –
чтоб вы его приютили.
III
Юг замер тоскливо.
Дожевывал плов,
маслины, оливы
и чью-то любовь.
Ему ли о рифме теперь тосковать?
Ему бы о нимфе…
(И с ней – на кровать).
И здесь просочится,
проникнет сквозь люк.
Ну что там столица,
какой уж там Юг?!
Закружит, заманит,
лихой коляда.
Есть деньги в кармане?
Какая Звезда?!
Такая, которая падает в рожь.
Та самая, символ рожденья.
Вот тут-то возникает детство рож,
Рож День Я!
Да дети-то чем виноваты?!
Они же невинны, чисты…
А тем, что взрослеют превратно.
Мы тоже были детьми!
12. 01. 2006г.
* * *
Мне отказано в праве на страдание
в грубой форме.
Мне запрещен въезд в страну Данию
и нельзя выступать на форуме.
Мое место на верхней палубе,
а не внизу, в каюте.
Нет ходу моей жалобе,
да к тому сгорел компьютер.
Днем – пай-мальчики, ночью – демоны
это те, кто ничего не делают,
а если и делают, то брак
чувствуют, что плохо лежит интуитивно –
вешают на чердаках собак,
мастерят для котят гильотины.
Поклоняются сливному бачку
(Это ничего, это – религия),
дыркой сопят в бочк
сброшу с себя вериги я.
Возложу цветы на ручку смыва,
напишу на стене эпитафию:
«Здесь лежит господин Шива,
всех предавший огню и анафеме.
Жил он тихо, без флага и родины,
всех орально имел и анально,
перепутав сортир с палацио.
На кого-то писал пародии,
да и умер очень банально:
ОН НАРУШИЛ СУБОРДИНАЦИЮ!»
Годы жизни его неизвестны,
где родился – молчат источники.
Лишь известно, что был он местным…
Да и хватит о нем, к нчи-то!..
8. 02. 2005 г.
ТОПОЛИНЫЕ ДОСКИ
Покупаешь газету в табачном киоске,
материшься, глаза продирая со сна.
Не годятся на гроб тополиные доски,
здесь, конечно, уместней сосна.
В небе стриж-самолет нарисует полоски,
воздух весь покрывая тончайшей резьбой.
Не выходят из строя тополиные доски,
потому что из них не построишь забор.
Как похмельный пацан на глухом перекрестке,
умыкнувший бутылку в беспечном бистро,
я хочу вам сказать: тополиные доски
очень скудная пища для ваших костров.
Тех планет, что по-прежнему плоски,
пил я водку и пиво, и клюквенный квас.
Я скучаю по вас, тополиные доски,
я тоскую. Я плачу по вас.
БАЛЛАДА О НОЧНЫХ СТОРОЖАХ
Если боишься – не делай.
Если делаешь – то не бойся.
Осень кончилась снегом белым,
у снега – особые свойства.
Снег пушист, но серьезен:
даст приказ умереть на кресте.
Может снег заморозить,
снег способен согреть.
За закрытыми дверями
дом стоит с живыми людьми.
Кто-то сроку отмерял им
от восьми до восьми.
«Отчего вы не спите, милые?» –
я, увидев людей, закричал.
Окна, черные, как могилы,
отражались в моих зрачках.
«Мы не спим, потому что железные» –
скрип раздался дверных петель.
«Трепещите пред нами, болезные –
сторожим мы в жару и в метель».
За окном пусть стотонные мины
рвутся, брызгая грунтом мерзлым,
и погибнет пускай Аргентина,
и погаснут на небе звезды.
Но в дежурке и впредь
под стук тараканьих бегов
будут лампочки тлеть,
разгоняя злой сумрак богов.
И никто не поверит в это,
может, просто из чувства страха?
Как не верят давно уже
в благородство поэта,
в благородство монаха,
в благородство ночных сторожей.
2002, редакция 2005 г.
ЦЕНА ЛЮБВИ
Осенние листья печально дрожали,
их ветер свирепо трепал в лихорадке.
«Вы слышали новость? Любовь дорожает.
Втридорога в каждой торговой палатке».
Суровая правда стучала жестоко
в окошко судьбы почерневшими пальцами:
«Откуда рост цен с быстротой водостока?»
«Не знаю, наверное, это – инфляция».
«Любовь-то почем на сегодняшний день?»
«Пока неизвестно, зайдите попозже».
«А точно узнать не подскажете, где?»
«Об этом не сведущ, наверно, сам Боже…»
И правда стояла, куря в одиночку,
потупив глаза на асфальт заплеванный,
а около, словно бы между прочим,
рынок шумел, суетой заколдованный.
Вечером звезды врежут по шее,
прогонят, пинками домой провожая.
И листья шепнут в придорожной траншее:
«Любовь дорожает.
А Смерть – дешевеет…»
27. 09. 2005г.
СТАРИКИ
Литобъединению «Олимп»
Чем вы так, старики, встревожены?
Так, как я писать, вы не можете.
Так писать старикам – не положено.
Даже более того – не дано.
Вместо пива – кефир вам «Данон».
Пенсне – a-la стивенсоновский Пью.
Пишут музыку, давно сочиненную,
и гордятся тем, что не пьют.
Пьют, конечно, только воду кипяченую.
Тот бездарен у них, тот буян.
Под гитару все орут ерунду.
Все стихи у них – на злобу дня.
Даже те, что к ним извне идут.
Одряхлевшие дяди и тети…
Чей предел – побывать на Байкале.
Вы гордитесь тем, что не пьете?
Лучше бы, ей богу, выпивали!
Вам уже и завидовать нечем.
Даже белая от вас ушла зависть.
Ваше супертоскливое вече
Я покинул навсегда.
Занавес.
19. 10. 2005г.
МАНУЛЫ
Пьют манулы байкальскую воду.
Так вот – лапы, и морды меж лап.
То ль какому-то богу в угоду,
то ли каждый от жажды ослаб?
Пьют манулы воду Байкала,
на песке оставляя следы.
То ль обычной воды им мало,
то ли надо байкальской воды.
Долго жизнь меня опускала,
здесь я проклял судьбу свою.
Подойду я к кромке Байкала
и с манулами вместе попью.
РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ
Ремонтные работы в доме.
И каждый сантиметр с боем.
Застыли стены будто в коме.
С них сорваны обои.
И сиротливый потолок
в патине паутины...
И жар сквозь майку пот толок
пустыней Палестины.
Но не сотрется кремень нот
поэта и писателя.
Хочу душе я дать ремонт,
но нет такого шпателя.
18.08.2004г.