Слышен шакалий лай,
скорбно лежит бархан.
Но в караван-сарай
всё же придёт караван.
Пуста пустыни длань
для тех, кто в зной забрёл.
Лишь промаячит лань
да пролетит орёл.
Скоро пути конец,
скоро прибудут в стан.
В дрёме седой купец
видит девичий стан.
Как хороша Зухра!
Как первый луч зари...
Слышен верблюжий храп,
слышен подпруги скрип.
И Зульфия сладка,
словно халвы кусок...
Сны видит аксакал,
мерно хрустит песок.
Но краше всех Нальды!
Будто в степи пиала!
Словно глоток воды
мне ниспослал Аллах!
Северных стран цветок,
там, где снега да льды...
Кто ж тебя на Восток
в рабство продал, Нальды?
Будто тростинка стан,
бёдра круглей луны,
губы - любви капкан -
как лепестки нежны!
Груди - белым белы,
зубы - сплошной алмаз.
Словно полёт стрелы,
взгляд её карих глаз.
А водопад волос,
скованный руслом плеч,
можно ль без сладких грёз
в строки стихов облечь?
Воспоминанья злы.
Злее базарных краж.
Платим большой калым,
а в кулаке - мираж.
Дынный ломоть луны,
звякает бубенец...
Видит другие сны
в дрёме старик-купец.
Ночь. Не видать ни зги.
Грустно цветут сады.
А молодой джигит
гнусно крадёт Нальды.
Горько завыл шакал,
в стремя вскочил весь стан,
но среди чёрных скал,
скрыл, видно, их шайтан...
Стынет пустыни грудь,
меркнет заката медь.
В сердце свернулась грусть,
следом вползает смерть.
Слышится вой собак...
Чуют, в седле - мертвец.
Въехал в родной кишлак
мёртвый седой купец.
Гавана. Куба,
07.1987