Гляжу с вершин своей многоэтажки
На муравейник нашего двора.
Снуют жильцы, как мелкие букашки,
Гоняет мяч шальная детвора,
Другая – запускает ввысь петарды
И каждый взрыв встречает, как салют.
Машины оглашенные, как барды,
Концерт дворовой публике дают.
И в этой суете, и в этой прозе,
В лишеньях, в воздержании, в посте
На голой по-весеннему березе
Сидит ворона в лыковом гнезде.
Без опыта, возможно, без привычки,
С большим терпеньем, тщанием, трудом,
По прутику, по проводку, по лычке
Она вплетала в будущий свой дом.
Не ищущая басенного сыра
И зная назначение свое,
Она сидит на яйцах в центре мира,
И мы – периферия для нее.
Вокруг футболят, ржут, грызутся шавки,
И с неба льет то дождь, то снег идет!..
Она сидит на яйцах в снежной шапке
И продолжает свой вороний род.
Там – гром войны, здесь – гром аплодисментов,
Кто с голодухи, кто с обжорства мрет,
Свергают, выбирают президентов, –
Она сидит, воды набравши в рот!
Не каркнет, хоть в душе бушуют стрессы,
Осознает, как видно, святость дней,
В которые сверхсложные процессы
Во имя жизни происходят в ней.
Бессменно и почти без интервала
Она творит свой подвиг на посту!
Какая мощь гулену приковала
К такому некомфортному гнезду?
Здесь труд – на месяц, результат – навеки:
Чтоб клан родимый в Бозе не почил!
Какой ее великий имиждмейкер
Такому поведенью научил?
И почему нам всем она – до фени!
Как низко пали мы, едрена мать!
Мы утопаем в суетности, в лени,
И нам на подвиг даже наплевать!..
А впрочем, здесь – ни подвига, ни драмы
Нет ни на грош! А я – досужий псих:
Когда нас всех в себе носили мамы,
Воронам тоже было не до них!