РАМО
Я дому своему глаза протру,
и он узрит сквозь сонные ресницы,
как бабочка на утреннем ветру
трепещет и не может приземлиться.
Я выпущу гулять мой клавесин,
и он заковыляет по аллее
сначала в антикварный магазин,
потом на чай к одной знакомой фее.
А я к себе пичужек приглашу,
пока на крыше дремлет кот-проказник,
и хлеба на крылечке положу, и отойду,
чтоб не спугнуть их праздник.
О сколько у меня теперь забот,
о сколько щебетанья и печали,
о сколько птичьих маленьких невзгод –
иные пастыри об этом не мечтали!
Круженье, писк, возня из-за куска –
вся боль земли! – Но зрячий да не судит:
не так ли боги смотрят свысока
на всё, что бытием считают люди?
О пташки, несуразные как сны,
пугливые как тайная сердечность,
вам не понять, как сильно вы нужны
тому, кто в мимолетном ищет – вечность.
Цветы и бабочки, банты и веера –
любой пустяк велик и драгоценен
в преддверии вселенского костра,
где всё сгорит, что любим мы и ценим.
Тогда не будет, милые, меня,
и клавесин домой не возвратится,
и бабочка меж ветра и огня
на свежий прах не сможет приземлиться.
ПАСТОРАЛЬ
Фарфоровые пастушки,
фарфоровый пастушок…
О мне бы их завитушки
и легкий их посошок!
Свирельные их печали,
серебряный звон обид…
О если б они узнали,
как сердце мое звенит!
Они бы меня пустили
на свой зеленый лужок,
где спит среди белых лилий
фарфоровый пастушок.
Застыла его улыбка,
недвижны его черты…
Но славят свирель и скрипка
нетленный миг красоты!
Бессмертный сон безделушки…
О мне бы ваш легкий рок,
фарфоровые пастушки,
фарфоровый пастушок!
АНДЕРСЕН
Шел дождь дождей над городом осенним,
и были фиолетовы потемки.
От плачущих деревьев пахло сеном
и гнилью, как из нищенской котомки.
Оранжевые окна зажигались,
и звук рояля долетал сквозь всхлипы,
и в черных лужах золотом плескались
огней, теней и красок переливы.
Вот цоканье – карета подкатила,
и брошен дорогой ковер у входа,
но розовая туфелька ступила
в чернильно-фиолетовую воду.
Разгневаться? Заплакать? Рассмеялась:
не властен мрак над быстрой, над красивой!
…А в темных лужах золотом плескались
теней, огней и звуков переливы.
Преградой всем непрошеным-незваным
как сталактиты, высились колонны,
и робкой тенью слившийся с туманом,
стоял прохожий, чудом потрясенный.
Как бог, влюбленный в новое созданье,
как сказочник, из стружек и дерюги
создавший чудо – затаив дыханье –
он брал свое видение на руки
и нес подальше от колонн опасных,
и старый зонтик раскрывал над нею,
чтоб в сумерках волшебных и ненастных
не простудилась розовая фея.
Столетние деревья улыбались,
и листья плыли медленно, как рыбы,
и в черных лужах золотом плескались
огней, теней и звуков переливы.