Cамурай
Жозе-Мариа де Эредиа
(Перевод с французского)
Le samourai
Jose-Maria de Heredia
Сквозь лёгкий, весь в щелях, бамбуковый экран,
под шелест струн - играя для забавы,
увидела она, как двигается браво
предмет её любви и врач душевных ран.
Две сабли на боку, могучий стройный стан,
Горит наплечный герб, знак рода Токунгава.
А лента с бахромой, свидетель бранной славы,
обвившая доспех, – алей любых румян.
Сам - с веером в руках, одет с отменным толком,
и латами блестит, и лаками и шёлком.
Точь-в-точь как из воды явившийся омар.
Он рад послать привет, крича из-под забрала.
Ускорил бодрый шаг. В нём тоже пышет жар,
и парочка сяжков на каске задрожала.
Le samourai
D'un doigt distrait frolant la sonore biva,
A travers les bambous tresses en fine latte,
Elle a vu, par la plage eblouissante et plate,
S'avancer le vainqueur que son amour reva.
C'est lui. Sabres au flanc, l'eventail haut, il va.
La cordeliere rouge et le gland ecarlate
Coupent l'armure sombre, et, sur l'epaule, eclate
Le blason de Hizen ou de Tokungawa.
Ce beau guerrier vetu de lames et de plaques,
Sous le bronze, la soie et les brillantes laques,
Semble un crustace noir ; gigantesque et vermeil.
Il l'a vue. Il sourit dans la barbe du masque,
Et son pas plus hatif fait reluire au soleil
Les deux antennes d'or qui tremblent a son casque.
Жозе-Мариа де Эредиа Даймио
(Перевод с французского)
Daimio
Jose-Maria de Heredia
Ржёт ставший на дыбы ретивый жеребец
под чёрной боевой четырёххвостой плёткой.
Клинок задел доспех с его оборкой ходкой,
и каждая деталь бренчит, как бубенец.
Японский вождь, сверх лат, одевшийся в багрец,
задрал личинный мех над выбритой бородкой,
и глянул на вулкан со снежною обводкой,
красу родной земли, отраду всех сердец.
Но в блёстках неба вдруг, в его восточной части,
увидел он звезду, сулившую несчастье,
блистающий комок над плещущей волной.
Не дрогнувши лицом, - чтоб скрыть глазные щёлки –
раскрыл он веер свой с оправою стальной.
Там Солнца круг алел, как кровь на белом шёлке.
Le daimio
Sous le noir fouet de guerre a quadruple pompon,
L'etalon belliqueux en hennissant se cabre
Et fait bruire, avec des cliquetis de sabre,
La cuirasse de bronze aux lames du jupon.
Le Chef vetu d'airain, de laque et de crepon,
Otant le masque a poils de son visage glabre,
Regarde le volcan sur un ciel de cinabre
Dresser la neige ou rit l'aurore du Nippon.
Mais il a vu, vers l'Est eclabousse d'or, l'astre,
Glorieux d'eclairer ce matin de desastre,
Poindre, orbe eblouissant, au-dessus de la mer ;
Et, pour couvrir ses yeux dont pas un cil ne bouge,
Il ouvre d'un seul coup son eventail de fer
Ou dans le satin blanc se leve un Soleil rouge.
*Даймио – средневековый японский феодал,
аристократ, князь, подчинённый сёгуну вождь
самураев
Жозе-Мариа де Эредиа
Огненные цветы
(Перевод с французского)
Jose-Maria de Heredia
Fleurs de feu
За Хаосом вослед прошли ещё века.
Из кратера огонь хлестал сплошной лавиной.
Сам Чимборасо слаб в сравненье с той вершиной,
так шапка над жерлом была здесь высока.
Теперь гора тиха – ни эха, ни толчка.
Здесь лава – кровь Земли – застыла прочной льдиной.
И сыщется вода для стайки голубиной,
где магма из глубин бежала, как река.
Но яркий всплеск былых пожаров в преисподней
остывшее жерло доносит и сегодня
сквозь спящие под ним прогнутые пласты:
на кактусах вокруг, среди пороховинок,
слетающих дождём с их вызревших тычинок,
горят сплошным огнём багровые цветы.
Fleurs de feu
Bien des siecles depuis les siecles du Chaos,
La flamme par torrents jaillit de ce cratere,
Et le panache igne du volcan solitaire
Flamba plus haut encor que les Chimborazos.
Nul bruit n'йveille plus la cime sans echos.
Ou la cendre pleuvait l'oiseau se desaltere ;
Le sol est immobile et le sang de la Terre,
La lave, en se figeant, lui laissa le repos.
Pourtant, supreme effort de l'antique incendie,
А l'orle de la gueule а jamais refroidie,
Eclatant a travers les rocs pulverises,
Comme un coup de tonnerre au milieu du silence,
Dans le poudroiment d'or du pollen qu'elle lance
S'epanouit la fleur des cactus embrases.
Жозе-Мариа де Эредиа
Столетник
(Вольный перевод с французского)
Jose-Maria de Heredia
Fleur seculaire
Вверху Гвалатьери*, у дикого обрыва,
где в давний век застыл базальтовый поток,
в в каком-то из семян проклюнулся росток,
да и прижился там, привольно и счастливо.
Он впитывал росу небесного полива
и длинным корнем пил подземный огонёк.
Весь век под сотней солнц, налившись светом впрок
он вырастил бутон , увесистый на диво.
В горячеЙ тишине бутон светил костром.
Вдруг взрыв – и вот цветок выходит из темницы.
И золото пыльцы летит с него дождём.
Алоэ зацвело невиданной жар-птицей.
Растению сто лет всё снился Гименей -
но праздничный цветок не жил и пары дней.
Fleur seculaire
Sur le roc calcine la derniere rampe
Oule flux volcanique autrefois s'est tari,
La graine que le vent au haut Gualatieri*
Sema, germe, s'accroche et, frele plante, rampe.
Elle grandit. En l'ombre ou sa racine trempe,
Son tronc, buvant la flamme obscure, s'est nourri ;
Et les soleils d'un siecle ont longuement muri
Le bouton colossal qui fait ployer sa hampe.
Enfin, dans l'air brillant et qu'il embrase encor,
Sous le pistil geant qui s'erige, il eclate,
Et l'etamine lance au loin le pollen d'or ;
Et le grand aloes a la fleur ecarlate,
Pour l'hymen ignore qu'a reve son amour,
Ayant vecu cent ans, n'a fleuri qu'un seul jour.
*Gualatieri (ГвалатьерИ - ? ) – вулканическая гора в Перу, 6700 м
Жозе–Мариа де Эредиа Античная медаль
(Перевод с французского)
Medaille antique
Jose-Maria de Heredia
В нём пурпур золотой. На Этне виноград -
как Эригонин дар, услада сибарита.
Но тип лица девиц, пленивший Феокрита,
сегодняшний поэт отыщет тут навряд.
Для Аретузы был весь выбор небогат:
наложница,раба... Целована и бита...
Здесь в греческую кровь за ряд веков подлиты
и норов северян и южный аромат.
Меняются века. Преобразились музы.
Стал тенью Агригент, былые Сиракузы
заснули без забот под облачным шатром.
Зато как долог век отливок и чеканок!
Для нас сохранена медальным серебром
античная краса былых сицилианок!
Medaille antique
L'Etna murit toujours le pourpre et l'or du vin
Dont l'Erigone antique enivra Theocrite ;
Mais celles dont la grace en ses vers fut ecrite,
Le poete aujourd'hui les chercherait en vain.
Perdant la purete de son profil divin,
Tour a tour Arethuse esclave et favorite
A mele dans sa veine ou le sang grec s'irrite
La fureur sarrasine a l'orgueil angevin.
Le temps passe. Tout meurt. Le marbre meme s'use.
Agrigente n'est plus qu'une ombre, et Syracuse
Dort sous le bleu linceul de son ciel indulgent ;
Et seul le dur metal que l'amour fit docile
Garde encore en sa fleur, aux medailles d'argent,
L'immortelle beaute des vierges de Sicile.