Однажды в гнезде у бельчихи Раскоски
Родился забавный малыш.
Решили назвать его просто, неброско,
И дали ему имя Шиш.
Он, видно, с младенческих лет
Любил шишки есть на обед.
Весна напевала, и рос наш бельчонок,
И сказки нашептывал лес.
Учил его мудрости ворон ученый,
А леший играл с ним окрест.
Там с лешим Алёшей в горелки
Играли и зайцы, и белки.
Но лето прошло... Пожелтела берёзка.
Ах, осень, куда ты спешишь!?
И с гордой улыбкой смотрела Раскоска
Как в ветках резвится малыш
Там, где изумрудные ели
Желтеть всё никак не хотели.
И вот незаметно стал взрослым бельчонок:
И зубки - острее ножа.
И хвост стал пушистым, и шерсть золочёной,
И кисточки уж на ушах.
Так все мы, чуть скрипнув калиткой,
Уходим из детства с улыбкой.
У теплого бока бельчихи Раскоски
Во сне улыбался малыш.
Прожить тебе будет, бельчонок, непросто...
Будь счастлив, мой маленький Шиш!
Удача с пушистым хвостом
Лишь входит к отважному в дом.
Раскоска его собирать научила
Грибы и орехи в лесу.
Коль будут припасы, минует кручина,
Когда лес снега занесут.
Зимой нелегко прокормиться
И белкам, и зайцам, и птицам.
Но вот и пора расставаться ей с Шишем,
Уж в двери стучится зима.
Хотя мы прихода её и не слышим,
Она дверь откроет сама.
А мы лишь разводим руками
Когда снег кружится над нами.
И вот они прыгают к белой опушке,
Два ярких комочка огня.
Промчались над мшистой угрюмой избушкой,
Что раз приютила меня.
Я там ночевал тёмной ночкой,
Когда рвал бруснику по кочкам.
В окошке светился луны жёлтый глаз,
В болотах кричала неясыть...
Но, впрочем, об этом не надо сейчас,
Я полон предчувствий неясных.
И в Брянских лесах, и в Смоленских лесах -
У каждого леса свои чудеса.
Но, чу! Треснул сук, будто выстрел из пушки,
И два раскаленных ядра -
Две рыжие белки у белой опушки,
Снежком занесенной с утра.
Зима не заставила ждать,
Земли застеливши кровать.
"Ты видишь, бельчонок, то белое поле?
За ним - твоя новая жизнь.
И новый твой дом, и счастливая доля,
Коль поле стрелой пробежишь
Не надо грустить, мой малыш...
Беги, пока силы есть, Шиш"!
Раскоске хвостом он махнул на прощанье,
Слетев огоньком по стволу.
И ели застыли в нарядах венчальных,
Когда он по полю-столу
Негаснущей яркою искрой
Из детства пронёсся так быстро.
И вот - безопасность. И девственный лес
Ему раскрывает объятья.
Стоят великаны-дубы до небес,
Могучие добрые братья:
"Ну, как поживаешь, малыш,
По имени странному Шиш?"
С дубов опадают последними листья.
Бывает, под ними лыжня
Проложена утром, что нету искристей,
Воскресного лыжного дня,
А листья бренчат обречённо
По веткам торжественно-чёрным.
Так старчески чисты, так многодуплисты
Дубы-старики у реки.
Скорей забирайся, бельчонок пушистый,
В дупло возле ветки-руки.
Сюда скоро жёлуди злобный кабан
Придёт из-под снега копать, хулиган.
И вот он в дупле и в тепле, и в покое
Хвостом своё тельце укрыл.
Вдруг чувствует, что-то влетает такое,
И воздух кружится от крыл.
И слышит: "Не бойся, малыш!
Меня все зовут Старый стриж.
Ещё и деревья едва пожелтели,
Как встал на крыло молодняк.
И в тёплые страны от зимних метелей
Умчался, оставив меня.
Увы, уж без листьев аллеи.
Мы стали на лето взрослее.
Но я не сержусь на них, милый малыш,
На сердце нет горечи груза.
Я знаю, что в долгом пути Старый стриж
Им был бы тяжёлой обузой.
И этим поступком, мой друг,
Я путь их ускорил на юг".
С тревогой во взоре бельчонок спросил:
"Быть может, вы зря, Старый стриж,
Отчаялись так? Ведь хватило бы сил
Лететь до египетских крыш"!
Ему отвечал стриж уныло:
"Я думаю, сил бы хватило...
Зато не хватило бы сил мне весною
Лететь над штормами домой,
Когда птичьи стаи над пеной морскою
На родину путь держат свой.
И слабых, и слабовольных
Несут океанские волны.
Возможно, их можно понять и простить,
И нам их судить нет причины.
Коль выбрали смерть на нелёгком пути,
Пусть будет им пухом пучина.
А я кончу дни, мой хороший,
Укрытый родною порошей".
Сердито глазами сверкнул наш бельчонок
И, щёки надув, зачастил:
"Вы смерть призываете так увлечённо,
Что я чуть слезу не пустил.
Вы живы и я жив... Поверьте!
Зачем же нам думать о смерти?!
Меня учил папа Большой коготок,
Что ухо кунице рассёк,
Что жизнь - это грозно ревущий поток,
Который в себе нас несёт.
Лишь очень и очень немногих
Пропустят лихие пороги.
Лишь тех, кто надеждами полн и мечтами,
Отчаянье сбросивши с плеч,
Кто страх презирает и смерть, и с врагами
За волю свою скрестит меч...
По виду совсем не герои
Проходят пороги порою.
Не скрою, порою и тонут герои,
Несутся в стремнине венки.
Прожить, разумеется, проще порою
У заводи тихой реки,
И в праздник в торжественном строе
Почтить память павших героев.
Но все же, и все же нас лижет и гложет
Тоска по великим и славным делам.
Мы так непохожи, и так мы похожи...
Ведь всех нас природа одна родила...
Вот так-то, мой старенький стриж"!
Ему пропищал рыжий Шиш.
И так они жили. Метели кружили,
Морозы плели кружева.
Но крепче морозов трескучих дружили,
Ведь дружба теплом лишь жива.
До самой весны припасли
Орехов, грибов, диких слив.
И вот уже снег под дубами растаял,
Свистит вслед зиме месяц март.
Летят в край родной перелетные стаи.
Встречают весну млад и стар.
На ветке Шишу Старый стриж
Рассказывает про Париж:
"Однажды летели в Алжир над Парижем
С ночевкой в Булонском лесу.
Потом опуститься решили пониже,
Чтоб видеть столицы красу.
И вот Нотр-Дам-де-Пари,
Как призрак, пред нами парит.
В тумане жемчужном, в закате багряном
Органа слились голоса.
И в нотном круженье, и в воздухе пряном
Молитвы неслись в небеса.
И в стороны от Пляс Пигаля
Дороги, как ртуть, убегали.
Французы - все бодрый и добрый народ,
И после трудов веселятся.
Съедают чего-нибудь быстро в бистро,
И в грусти смеются, паяцы!
И я там влюбился, мой друг,
В парижскую ласточку вдруг.
Я ей объяснился на крыше Нотр-Дама.
Лежал весь Париж под ногами.
Лил ливень лиловый, и улицы дамы
Покрыли цветами-зонтами.
Под музыку страстного Баха
Грозу мы встречали без страха..."
"И что же судьба Вашей милой подруги"?
Открыл с любопытством Шиш рот.
"Увы, больше нет моей бедной супруги...
Ее съел Рассеянный кот.
Он часто обедал, читая газету,
И съел с моей милой гнездо, как котлету.
Он часто рассеянно шастал по крыше,
Не трогая мышек и птах,
Иль жмурил задумчиво глаз в темной нише,
Иль пил валерьянку в кустах.
Остались от ласточки перья...
И вот одинокий теперь я".
Но только сказал это наш Старый стриж,
Как выстрелы разом раздались.
Сюда браконьеры по насту без лыж
Тайком в заповедник пробрались.
Под выстрел подставил грудь стриж,
Иначе пропал бы наш Шиш.
Был в правую лапку бельчонок наш ранен,
Скатился, крича, к палачам.
И под сапогами почти был на грани
Он смерти, да дал стрекача
Туда, где у лунки дремал рыболов
В медвежьей дохе неподвижен, суров.
Скорее, скорее, скорее, малыш!
Нельзя нам терять ни минуты!
И если, как парус, ты хвост распушишь,
То ветер поймаешь попутный.
Да жаль: будто клюквы, на насте
Кровинки застыли к несчастью.
Любой браконьер прочитает по следу,
Какой зверь бежит, и куда.
Откуда же зверю наивному ведать,
Что он в роли жертвы всегда.
Вот он и бежит в обороне
К спасительной чаще иль кроне.
Кровинки-следы, как по книге гадальной,
Вели к рыбаку, что дремал,
Склонившись над лункою, в позе печальной,
А лунку мороз уж сковал.
Нос спрятал в густой воротник
Храпящий тихонько старик.
А рядом в азартном оскале таскали
Соседи ершей, окуней да плотву.
Над старым устали уже зубоскалить
И лыжи вострили в Москву...
Вдруг двое с оружьем в руках
Хотят разбудить старика.
"Эй, старый, проснись-ка, и нам отвечай,
Не ты ли припрятал бельчонка?
Следы-то по снегу ведут к тебе, чай...
Какого молчишь тогда черта!?
Ведь экий попался медведь!
Придется прикладом огреть".
Один браконьер сильно в спину прикладом
Толкнул старика-рыбака.
Будить, разбудили, да сами не рады...
Намял он им крепко бока.
Сломал пару ребер, подрал пару бедер,
Содрал полушубки, погнул тройку ведер.
Потом с рыком грозным прошелся вдоль лунок,
Наелся ершей, окуней да плотвы.
Вдруг, будто зуб мудрости, край выполз лунный...
Теперь-то уж поняли вы,
Что был в своей шубе медвежьей
Медведь сам, со сна чуть невежлив.